Я заметил, что в этот момент председатель в мешке немножечко вздрогнул. Ниндзя херов.

— Когда-то давно, — наконец-то ответила Белич, — я работала в школе, где училась Катя. Так что, по сути, она в какой-то мере мой пациент.

— В какой школе?

— Ах-ха-ха!

И опять эта тряска. Представляю себе, как там, должно быть, приятно лицом полежать.

— Василий Иванович, уж не собираетесь ли вы проверять мою биографию? Хотите узнать, действительно ли я работала в школе?

— Хочу, — честно и прямолинейно ответил я.

— А я что, на допросе?

— Технически, можем это устроить. Думаю, мне не составит никакого труда пробить…

Мысль свою я не закончил. Потому как в этот самый момент:

— АаААаа-аААА! — в палатку с кухонным ножом в руке ворвался…

— Макар Матвеевич⁈

— Уйди, Скуфидонский! Не заставляй меня грех на душу брать!

Впервые видел его в таком настроении. В глазах — огонь, хмурые брови, что кусты терновника в цвету. Дышит тяжко; ноздри раздуты, как у старой гориллы. Ещё и ножом на меня машет.

— Не заставляй меня!

— Тише, Макар Матвеевич!

— Прошу тебя, Вась, уйди! Уйди и дорогу сюда забудь! Не мешай моему счастью! — тут дед стрельнул глазами в сторону Нинель Аскольдовны. — Нашему счастью!

— Макар Матвеевич, не дури.

— АААааА-ААа-АА! — вновь нечленораздельно заорал дед. — Я тебя, Вась, уважаю очень, но не отступлюсь! Последний раз прошу, уйди с дороги! Дай пожить напоследок! Дай почувствовать!

Тут я решил обратиться к виновнице нервного срыва моего соседушки:

— Нинель Аскольдовна, не хотите вставить пару слов?

— Да я, по правде говоря, немного в шоке.

— Вот и я так же.

— АааААА-ааА-АА!

— Макар Матвеевич, положи нож, пока не поранился, и давай спокойно поговорим.

— АЙЫ-ыы-ыыы-ыЫЫ! — взвыл дед.

По морщинистым щекам потекли трогательные старческие слёзы.

— Пойми меня, Вася, и прости! — заорал он. — Прости, если сможешь! Так получилось! — и бросился на меня.

Кабы другой сумасшедший дед позволил себе такую выходку, не посмотрел бы ни на то, что сумасшедший, ни на то, что дед. Но Макар Матвеевич-то свой, родной… так что я даже растерялся по первой и не понял, как быть.

Дед ударил мне ножом прямо в грудь. Целился промеж рёбер, в сердце. Ну… всё-таки деревенский житель при большом хозяйстве знает, как закалывать надо.

Вот только я-то не скотина.

Я — Василий Иванович.

У меня барьеры автоматом срабатывают, и эти рефлексы я годами вырабатывал, против них не попрёшь. И хрен бы с ним, что дед со всей дурил ударил меня и погнул нож… это всё мелочи жизни. А вот то, что его в ответ сырцом от щита шарахнуло — вот это беда.

— Макар Матвеевич! — крикнул я и тут же метнулся вперёд, чтобы успеть подхватить падающего старика. — Ааа-ай, блин… твою-то мать!

Дышит!

Глаза полуприкрыты, но зрачки двигаются, в сознании то бишь. А вот руки-ноги повисли, как мокрые тряпочки, да язык еле ворочается, мычит чего-то.

Насколько умел, настолько сразу же начал его лечить. Но магический удар для неодарённого старика — это один хрен опасно. Чай, не кошка поцарапала. А потому срочно в «скорую» и к целителям.

Хотя, какую, нахрен, «скорую»? У меня дома целительница потомственная, до которой районным спецам как до Луны. Нужно срочно к Фонвизиной. Она-то его быстро подлатает.

— Держись, Матвеевич! — крикнул я деду в лицо, а потом закинул его на плечо.

— Мадам Белич, — кивнул я напоследок, выбежал из палатки и прямиком к машине. Благо, ехать всего ничего…

* * *

— Жесть какая, — это были первые слова Шестаковой после того, как она вылезла из спальника. — С ума сошёл. А ведь только-только говорили с ним про психологов и психиатров…

Внезапно Ксюше почему-то стало очень стыдно.

А вот Нинель Аскольдовна, которая непосредственно была виновата в инциденте, вины не чувствовала ни на грош. Её сейчас заботило совсем другое. Закусив кулак, она нервно расхаживала по палатке из стороны в сторону.

— Значит так, — обратилась она к Шестаковой. — Ты разговор слышала?

— Слышала, — кивнула та. — Дед в вас влюбился по ходу дела…

— Да не этот разговор! — рявкнула Белич. — Тот, что был перед этим?

— Аа-а-а, — протянула шаманка. — Слышала.

— Отлично. Тогда ты прекрасно понимаешь, что к чему.

Кое-что Шестакова действительно поняла. Например, то, что Василий Иванович в чём-то подозревает психологиню.

— Вы, правда, работали в школе, где училась Катя? — спросила она.

— Да правда-правда! Катя и ещё двести с лишним человек! Так что вряд ли она меня помнит!

— А зачем тогда вы её искали?

— Да затем!

Никогда ещё Белич не была так близка к провалу. Нужно ответить что-то более веское в свою защиту. А лучшая защита, как всем давно известно, — это нападение.

— Ты лучше о другом думай, девочка! — закричала она. — Прямо сейчас ты побежишь домой и напомнишь Кате о том, что мы знакомы! Иначе этот ваш цербер что-нибудь выкинет, и хрен вашей Кате, а не психологическая помощь, понимаешь⁈

— Понимаю…

И впрямь. При таком раскладе Скуфидонский не подпустит Чертанову к лагерю геологов и на пушечный выстрел. Снова установит наблюдение за домом, снова вручит Кузьмичу бинокль. Да и вообще! В отношениях с командиром только-только наступила оттепель — вон каких приятностей наговорил недавно — а тут вдруг… обман?

Или не обман?

Полуправда.

— Блин, — наморщилась Шестакова, судорожно соображая. — Сложно.

С другой стороны, Кате действительно нужна помощь психолога. А Василий Иванович — старый солдафон и лишь посмеётся над этим. Скажет что-то типа: «Бойцу некогда депрессировать, двадцать кругов вокруг дома», — и всё на этом.

Вилка!

Либо подвести Катю, либо Скуфидонского.

— Чего ты стоишь⁈ — крикнула Белич. — Бегом-бегом!

И Шама побежала…

* * *

— Фонвизина! — орал я в трубку.

Сам за рулём, Матвеевич на заднем сиденье безо всяких сил.

— Фонвизина, вы дома⁈

После какой-то секундной заминки целительница сказала, что да, мол, дома:

— Что-то случилось?

— Никуда не уходи! — прокричал я. — Не смей! И готовься лечить, дело серьёзное!

Сбросив трубку, я притопил ещё сильнее. Мимо бригады электриков я промчался со скоростью не меньше ста, так что Геннадий Яковлевич, наверняка, хлебнёт пыли. А