к строительству социалистического общества, а посему благосклонно принимала иностранные инвестиции и спокойно продавала все товары капиталистического мира своим соседям. Впрочем, все эти вложения, так же, как и оплата алмазами крупных партий оружия повстанцами Анголы, никак не влияли на благосостояние народа, а лишь набивали и без того тугой кошелек богатеющей элиты.

После победы над Коффиго, в девяносто третьем Гнассингбе Эйадема победил и на выборах президента. Теперь даже слепые увидели, насколько всесилен действующий властитель. Оппозиция бойкотировала выборы, но это не помешало объявить победу действующего президента с результатом в девяносто шесть процентов голосов.

Демократическая Европа обвинила Эйадему в нарушении прав человека, подтасовке результатов подсчета голосов и отказалась оказывать стране финансовую помощь. И теперь Гнассингбе размышлял о том, как вернуть себе благосклонность европейских партнеров, не ослабляя, впрочем, нажима на своих подданных.

Неудивительно, что Бийянгма, имевший достаточно мозгов для того, чтобы понимать в какой стране он живет, всей душой, всем сердцем стремился вырваться из нее. Нельзя сказать, что он был беден или угнетен — работа в полиции позволяла ему не только сводить концы с концами, но и быть уважаемым человеком в своем районе. Но, читая газеты или слушая новости об очередном внезапно умершем или посаженном в тюрьму политике, он все больше и больше ощущал, что в нем рождается и крепнет чувство отвращения к этой власти, к системе подавления инакомыслия, где все проблемы управления страной решались только с применением силы.

Бийянгма не был революционером и даже не считал для себя возможным вступить в их ряды, чтобы свергнуть ненавистного диктатора. Он не был демократом и не участвовал в их секретных собраниях. Алессандро, как и многие тысячи других недовольных, скрывая свое возмущение, ходил на службу и тщательно следил за собой, чтобы ненароком не выплеснулась наружу та переполнявшая его тоска по переменам, которых он может достичь сам, без революций и митингов. Нужно только решиться на эти перемены. Но решимость эта никак не приходила.

Глава 4. Просветление

У человека нет инстинкта морали, он не рождается с ее чувством. Чувство морали мы приобретаем путем обучения, опыта и тяжелой умственной работы…

Роберт Э. Хайнлайн, «Звездный десант»

6°08’06.7″N 1°13’57.7″E

Лежавший на голом полу в камере человек пошевелился и слабо застонал. С трудом открыв глаза, в полутьме он увидел перед собой засаленную железную решетку. Тусклый свет лампы, висящей под низким потолком, позволял разглядеть мрачный коридор, уходящий куда-то в темноту, да еще одну решетку на противоположной стороне прохода, за которой смутно виднелись очертания деревянных нар. В ушах шумело, все тело пронизывала пульсирующая боль, рассудок отказывался повиноваться, и он, почувствовав, как холодная пустота заполняет его, засасывает в себя, лишь слабо простонав, в беспамятстве снова распростерся на холодном каменном полу…

Наступило утро. Сначала где-то вдалеке на востоке, будто нехотя забрезжил рассвет, разгоняя ночную темноту. Небо серело и наконец, стало наполняться нежной бледной голубизной, растекающейся по всему небосводу. Где-то на горизонте стали появляться розовые разводы и разливаться все шире и шире, пока, наконец, солнце одним боком не показалось из-за далеких гор. Тогда заметен стал режущий глаз бледно-желтый, как разогретый до белого каления металл, переход от яркого красного светила к ранее предвещавшему его восход розовому разливу. Лучи восходящего солнца сплошной невесомой массой заполнили собой все вокруг, проникая в самые потаенные уголки, ранее прятавшиеся во тьме. Поднимаясь выше, солнце стерло с небосвода краски предшествующего рассвета и огромным апельсином выкатилось из-за горизонта. Отрываясь все выше от земли, оно на удивление становилось все меньше и меньше, пока не приняло свой обычный для восприятия вид.

Но не одно только красное свечение предвещало его восход. Лесные птицы запели свои песни, лишь только первый луч появился из-за горизонта. Они здоровались с этим лучом и радовались отступлению темноты, постоянно грозящей им опасностью появления ночных бесшумных хищников. Пернатые приветствовали восходящее солнце, и их пение услышали городские птицы, которые тоже запели, зачирикали, засвистели и запищали на все лады, устроив утреннюю какофонию из смеси разнообразных звуков. В этой кутерьме, пожалуй, лишь только какой-нибудь самый одаренный композитор смог бы услышать мелодию рассвета и положить ее на ноты так, чтобы радовать слух любителей прекрасного новой симфонией.

А солнце поднималось все выше и выше, и лучи его, показываясь из-за крыш, уже заглядывали в щели заборов, в окна домов, пробирались сквозь неплотно закрытые жалюзи и проникали в комнаты, рисуя на стенах и полах ровные четкие линии или сеткой размечая завоеванное пространство, заглядывали через решетки.

Луч солнца, пробежав по полу, добрался до лица молодого белого парня, который, раскинув руки в стороны, лежал на каменном полу грязной камеры. Толстая крыса, собиравшаяся перекусить и нервничавшая от поднятого птицами гвалта, прицеливалась отхватить кусочек уха у своей предполагаемой жертвы. На мгновение ослепленная светом, она в замешательстве завертелась на месте и подняла своим голым противным хвостом облачко пыли. Такое маленькое безобидное облачко. Но оно достигло носа этого парня, и, рефлекторно сморщив нос, тот чихнул. А, чихнув, пришел в себя. Обиженной таким поворотом событий крысе пришлось ретироваться ни с чем.

Медленно открыв глаза, узник уже во второй раз увидел перед собой решетку, но теперь освещенную солнечным светом. В недоумении он обвел глазами потолок своей тюрьмы, а потом повернул голову, чтобы посмотреть по сторонам, позвонки при этом хрустнули так, что показалось, спина переломилась пополам. Где-то за окном галдели птицы, разговаривали прохожие, проезжали автомобили, но он ничего этого не слышал. Слышал только стук своего сердца, деревянными молотками бившего по вискам. Все тело болело так, словно он провел двадцать пять раундов на ринге против борца сверхтяжелой весовой категории, и все это время тяжеловес мял его, как тесто, придавая ему ту форму, которую тесту придает пекарь, собирающийся поразить воображение будущего покупателя новой необычной формы булочкой. Парень пошевелил пальцами, потом руками и ногами. Все шевелится, переломов нет. А боль? Боль пройдет, главное — цел.

Медленно перевернувшись на живот, парень на четвереньках дополз до стены и, все ещё находясь в шоке от необычности происходящего, не понимая, где он и как здесь оказался, в изнеможении прислонился к стене. Холодный камень успокаивал тупо ноющие спину и плечи, но следом за этим затылок пронзила такая острая боль, что он, вскрикнув, отдернув голову и ощупав ее руками, обнаружил огромную шишку: «Вот это да! Откуда она?» — и удивленно покачал головой. «Как я здесь очутился? Да и вообще, где?» — подумал он и поднес руки к