Шрифт:
Закладка:
Я ничего не чувствую.
Наливаю кипяток в две кружки, пока Ленн открывает шкафчик с телевизором в углу комнаты. Я говорю «шкафчик», хотя это полноценная дверь, прикрученная к стенам в углу по диагонали. Дверь открывается со скрипом.
Он надежно запирает ключ от телевизора в коробке с ключами и садится в кресло, держа пульт в руках. Он хочет посмотреть свой телевизор.
Он говорит: «Спасибо, курочка», пока я ставлю рядом с ним бесплатную кружку с логотипом какой-то компании, занимающейся пестицидами.
– «Матч дня», – произносит он. – Вроде твоя любимая програма!
Я оглядываюсь на таблетки: таблетки для лошадей, таблетки для коров, какие-то таблетки, в общем. Таблетки стоят в банке на шкафу. Транквилизаторы, не прошедшие клинические испытания на людях и не предназначенные для людей. Какие-то таблетки для свиней и рогатого скота.
– Ленн, можно мне, пожалуйста, вторую половинку?
Он мельком смотрит на мою лодыжку, превратившуюся в ком костей и сухожилий, в ком боли, на синяки, на кровь, которая стекает к основанию стопы под растерзанной кожей, на саму стопу, повернутую под прямым углом. На мою изувеченную стопу.
– Открой духовку, штоб тепло было, а то в комнате дубак!
Он встает и тянется за стеклянной банкой, отворачивает крышку, я вижу, как напрягаются мускулы на его безволосом предплечье, а затем протягивает мне вторую половинку лошадиной таблетки. Я беру ее и открываю дверцу плиты так, чтобы каким-то непонятным образом комната, вот эта самая комната, его комната, превратилась в его и только его глазах в уютную гостиную.
– Что надо сказать?
– Спасибо, Ленн.
Он садится обратно в кресло, а я устраиваюсь так, как ему нравится: на полу, рядом с его коленями. В его ногах. Он смотрит программу с субтитрами (когда-то он так решил сделать мне подарок, чтобы я подтянула английский) и гладит меня по голове.
– А что, неплох же! Неплох живем! – Ленн потягивает свой бледный чай, а пламя из духовки освещает половину его лица. – В тепле, под крышей, с полными брюхами, вместе живем. Неплох же, а!
Я сижу с пульсирующей болью в лодыжке и чувствую, как его грубые, огромные пальцы зарываются в мои волосы, гладят по голове. Затем я проглатываю половину таблетки.
Глава 3
Я просыпаюсь, но не так, как просыпаетесь вы.
Есть ощущение, будто я больше не сплю, но я отдалилась от этого чувства, я далеко. И потом меня накрывает боль.
Боль не подкрадывается, как можно ожидать. Она разгоняется с глубокого транквилизаторного сна, считай, комы для чайников, до той степени, что хочется орать. Я опускаю глаза. Я в маленькой спальне его дома, под одеялом его матери, и моя лодыжка распухла вдвое больше своего обычного размера. Пальцы на ногах почернели от крови. Я лежу на спине, и левая стопа смотрит вверх как обычная стопа обычного человека, а вот правая… Правая стопа смотрит в сторону, непонятно как прикрепленная к ноге масса переломанных костей, склеенных заноз, скомканная в огромный шар лодыжки. Кошмар, а не сустав.
Мне нужна еще одна половинка таблетки.
Надо сильнее заглушить боль. Отдалиться, закрыться туманом.
Настенные часы показывают половину двенадцатого. Слышу сквозь расшатанные оконные рамы, как работает его трактор, и чувствую сухость, которой веет с его полей.
Делаю глоток воды и пытаюсь встать. Лодыжка напоминает своим цветом и консистенцией какой-то давно забытый мягкий фрукт. После вчерашней неудавшейся прогулки лодыжка ощущается еще более разбитой, чем обычно. Мне кажется, она развалится на части, стоит мне перенести на нее хоть грамм своего веса.
Я иду вприпрыжку, но от этого становится только хуже. Правая нога болтается и от этого начинает болеть сильнее, так что я сажусь обратно на кровать; капли пота стекают по лбу и шее, на моем лице застывает гримаса боли.
Трактор работает где-то рядом, может быть, на поле в 10 акров[3] к востоку от дома, может, на поле с озимой пшеницей на границе с дамбой.
Выпрямляюсь и тащу себя вниз по лестнице: шаг за шагом, приступ агонии за приступом. Кусочки костей внутри лодыжки трутся друг о друга, и когда я спускаюсь, то слышу глухой хруст.
На улице дымка; небо заволочено тучами.
Я стою у входной двери, влажный ветер облегчает мою боль, а взгляд прикован к его трактору, на котором он вспахивает поля. Внутри кабины виднеется силуэт его головы, и я все еще могу разглядеть свои вчерашние следы в грязи: каждый след – это победа и поражение.
Ленн останавливает трактор и выходит из кабины. Чем ближе он подходит ко мне, тем больше растет его силуэт.
– И сколько, по-твоему, щас времени?
– Дай таблетку, – прошу я, скрипя зубами.
Он подходит ближе, а затем направляется на кухню. Дает мне половину таблетки, которую я тут же проглатываю.
– Совсем из графика выбьешься, давай-ка принимайся за дело!
– Хорошо.
Ленн варит кофе себе и мне. Себе он наливает кофе в свою кружку с логотипом пестицидной компании, а мне дает кружку с цветами, из которой пила его мать. Сухой нескафе и два кубика сахара. Цветы на фарфоре выцвели и стали едва различимыми. Я своими руками драила эти кружки. И Джейн, его мать, драила их. И Джейн, его первая жена, тоже драила их.
Таблетка начинает действовать. Скоро я попрошу его давать мне по две трети. Ленн может разломить их, дать мне большую часть, делая так три дня подряд, а на четвертый дать остатки. Так будет удобнее для него и лучше для меня. Тогда я справлюсь. Я буду продолжать жить ради Ким Ли.
Кладу обломки ивовых веток в печь и разжигаю огонь.
Вода на плите закипает.
Пол в ванной холодный, как лужа в феврале. Он мягкий, в этом-то и дело. Пол не просто холодный или мокрый, он мягкий, словно губка, как будто Ленн положил линолеум прямо на грязь. И запах… Пахнет каким-то разложением. Гнилью. Земля, на которой стоит эта ванная комната, плохая, и кругом такой резкий запах, что меня начинает тошнить.
Я расчесываю волосы, а он стоит у меня за спиной и смотрит. Ленн остановился у нижней ступени лестницы, и по правилам я не должна закрывать двери внутри дома. Он смотрит, как я расчесываю волосы, впиваясь взглядом мне в спину. Сегодня он велит набрать ему ванну. Поэтому-то я и пыталась сбежать вчера, в последний день месячных – это был последний шанс избежать повторения кошмара. Я
