отдаться генеральному.

Далек человек от реалий простых смертных.

Каждое утро я хочу сдохнуть и на Мальдивы. Я никогда не была на Мальдивах, но они кажутся мне отличной альтернативой рабочему дню в душном опенспейсе с крайне скучными обязанностями.

Да уж. Сегодня скукой даже не пахнет. Скреативила так скреативила.

Не порно, но задорно.

Хотя в моем случае, как раз-таки порно…

К восемнадцати часам я выпиваю три чашки кофе и обзавожусь нервным тиком.

В половине шестого все уже начинают потихоньку собираться домой, и я с тоской смотрю на коллег. Хорошо им, а мне еще предстоит пережить позорнейший момент за все двадцать один год моей жизни.

Закрадывается мысль, что можно просто сбежать, но звонит секретарь приемной Соколова:

— Корниенко? Напоминаю, что через двадцать минут Дмитрий Константинович ждет тебя у себя с проектом по продвижению новых услуг.

— Я помню, — сиплю я, чуть не переспросив, каких-таких услуг.

— И не задерживайся, — строго предупреждают меня.

Делать нечего.

Без пяти шесть я на полусогнутых захожу в приемную.

Секретарь куда-то вышла, дверь в кабинет Соколова закрыта.

Моя тахикардия набирает обороты.

Стоит такая тишина, что собственный пульс кажется мне оглушительным.

Робко стучу, надеясь, что генеральный про меня забыл и уехал домой.

— Войдите, — отзывается низкий голос.

Как на эшафот я делаю шаг внутрь.

Глава шестая

Приятная прохлада обступает мое нагревшееся от волнения тело.

Соски радостно выщелкиваются, реагируя на контраст температур.

Я судорожно складываю руки на груди, и понимаю, что поза получается чересчур наглая.

Опускаю вдоль тела.

Нет. Тоже нехорошо.

Что делать-то?

О! Обхватываю себя руками. Заодно буду выглядеть жалостливо. По-сиротски.

Увлеченная попытками прикрыть провокационные сиськи, я почти забываю о том, от кого собственно скрываю свою недодвоечку.

— Корниенко, — возвращает меня к реальности низкий голос с нотками недоумения.

Вскидываю глаза и натыкаюсь на темный взгляд Дмитрия Константиновича.

Почему-то именно голос Соколова вызывает у моего организма недопустимую реакцию.

«Корниенко, ты долго будешь испытывать мое терпение?» — опять вспоминаю я и начинаю волноваться. Слишком ярко я представляла, как генеральный меня в лифте в позу подчинения… Теперь от наваждения избавиться не могу.

Вот хоть сейчас садись и пиши, как я наглаживаю языком мощный ствол…

Стопэ!

Пока я беру под контроль над ни с того, ни с сего взбунтовавшимся организмом, Дмитрий Константинович терпеливо ждет. Опять чего-то ждет…

Но единственное, чем я могу его порадовать — это поза сурка, который выходит на дорогу и долго всматривается: не летит ли птица, не ползет ли змея, не бежит ли зверь. Помнится, самые внимательные из сурков получают бампером в лоб.

Что со мной и происходит.

Насладившись моим остекленевшим от стыда взглядом, Соколов предлагает:

— Маша, ты присядь, — он указывает на кресло напротив своего.

— Спасибо, я постою… — не моргая, отказываюсь я. — Мне нравится стоя…

— И стоя сделаем. Успеется.

До меня с опозданием доходит, что я ляпнула, и я превращаюсь в мухомор, покрываясь красными пятнами.

А потом я осознаю, что сказал Дмитрий Константинович, и коленки подгибаются. Предложение сесть приходится очень кстати, и я опадаю на кожаное сиденье, отчаянно желая, чтобы между мной и боссом находился не какой-то жалкий стол, а бетонная стена.

— Вы меня уволите? — с надеждой спрашиваю я.

— Я собирался, — серьезно отвечает Соколов, откидываясь на спинку кресла. Он вертит ручку в длинных смуглых пальцах, и я залипаю на это. Может, потому что мне слишком неловко смотреть ему в глаза, а может, потому что пальцы у него красивые.

— Больше не собираетесь? — сглотнув, уточняю я.

— Вживую ты мне понравилась больше, чем на фото в личном деле, — спокойно признается Дмитрий Константинович.

Еще бы! Я на личное дело фотографировалась сразу после выпускного… Это просто отлично, что прогресс еще не дошел до того, чтобы фото передавало запах перегара.

— Правда, — добавляет Соколов, — после твоей выходки в лифте я хотел влепить тебе дисциплинарное взыскание, но не нашел подходящего основания в трудовом кодексе.

— Я же ничего не сделала! — возмущаюсь я.

— И именно этим ты меня и расстроила. После таких красочных обещаний, и ничего. Нехорошо, Маша.

Соколов поднимается со своего места и, к моему ужасу, обойдя стол, пристраивает на его краешек рядом со мной свой начальственный зад.

— Я больше не буду… — от близости Дмитрия Константиновича я начинаю ерзать в кресле, как будто сижу на муравейнике.

От него вкусно пахнет.

Тетка называет это «запах мужика».

Если б мой бывший так пах, может, я б его и не бросила. И может, даже давала ему чаще раза в месяц…

— Смотря, что именно больше не будешь. Обещать и не выполнять?

— Вообще отсвечивать, — нервно облизываю губы.

Соколов убирает от моего лица прядь, выбившуюся из укладки, утраченной в процессе перечитывания рассказа. От уха вниз по шее бегут мурашки и локализуются в две самые крупные, настойчиво пробивающие ткань моей блузки.

Только сейчас мне не холодно, а очень даже жарко, хотя в кабинете по-прежнему свежо. Сердце работает с перебоями, внутренности завязываются в узел.

— Ты уже засветилась, — не успокаивает меня Дмитрий Константинович, его палец скользит вдоль моего ворота, и мелкая верхняя пуговка выскакивает из петли. — Я внимательно ознакомился с твоими предложениями, Маша. И нахожу проект весьма перспективным. Особенно меня заинтересовала часть на третьей странице…

Судорожно вспоминаю, что я там набредила.

Твою ж Машу.

То есть меня.

То есть героиню драли со смаком прямо на рабочем столе босса. На третьей странице.

— Ты мне своими домогательствами весь рабочий процесс остановила, Маша, — севший голос будоражит, хоть я и стараюсь абстрагироваться.

— Я просто ошиблась адресатом, это все художественный вымысел, — шепчу я.

На свою беду я все-таки поднимаю глаза на Соколова.

Мокрая мечта. Ему вряд ли больше тридцати. Высокий, плечистый, темноволосый.

И собирается меня поиметь. По глазам вижу, что уже разложил меня прямо на этом самом столе и жарит.

Вместо ужаса и возмущения я испытываю прилив чего-то другого.

Тело выкидывает гадкий несвоевременный финт.

Легкий спазм внизу живота, заставляет меня закусить губу.

— Я уже понял, Маша, — склоняясь ко мне ближе, отвечает Соколов. — Но это не значит, что я тебя не накажу. Раз дисциплинарка не подходит, используем старый добрый способ. Судя по всему, тебе даже понравится.

И прежде чем я нахожу аргументы в свою защиту, он меня целует.

Целует!

Но ужас в том, что я, вместо того чтобы отпрянуть, тянусь к нему. И отвечаю, когда наглый язык по-хозяйски вторгается в мой рот.

Пульс зашкаливает.

А босс и вправду наказывает. Властно сминает мои губы, царапает