— И правильно сделали, что согласились переночевать. Ночью ходить по городу небезопасно, — одобрительно произнес Виталий Викторович, не понимая еще, почему к Эльвире Полищук у него возникает чувство недоверия и ему кажется, что она либо лукавит, либо чего-то недоговаривает. Вроде бы и мимика у нее правильная, и говорит спокойно, не жестикулирует. И все-таки что-то не вяжется… Так бывает: встречаешь незнакомого человека, и почти сразу к нему возникает либо симпатия, либо антипатия. Хотя еще ни о чем не поговорили и друг друга совсем не узнали. И откуда таковое предубеждение берется — поди пойми. — А как зовут подругу? — в том же одобрительно-доброжелательном тоне спросил майор Щелкунов.

— Катя, — ответила Полищук и в свою очередь задала вопрос: — Вы мне не верите?

— Ну что вы… — даже как-то слегка обиделся (для вида) Виталий Викторович. — Как вы можете так говорить… — И тотчас задал новый вопрос: — А где живет эта Катя?

— На улице Батурина, под самым Кремлем, — ответила допрашиваемая, покосившись на майора милиции. Однако по его бесстрастному лицу определить что-либо было никак нельзя.

— И правда, далековато от вашего дома, — заметил Виталий Викторович, отметив для себя, что надо будет непременно проверить, действительно ли была племянница убитого доктора Гладилина у подруги Екатерины в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля. И хотя особого недоверия к словам Эльвиры Полищук у майора Щелкунова не имелось, но она ему все больше и больше не нравилась…

В доме доктора Гладилина после нападения преступников, со слов его племянницы Полищук, пропало много вещей, о чем была сделана довольно подробная опись. Помимо денег в сумме трех с половиной тысяч рублей, что лежали в правом ящике стола в кабинете доктора в мезонине, пропали золотые сережки, золотой перстенек с рубиновым камушком и брошь, принадлежавшие его покойной супруге. Грабители также унесли все украшения ее двоюродной сестры — какие точно, кроме золотой цепочки с кулоном в виде сердечка, Эльвира Полищук не помнит, а также столовое серебро на шесть персон: ложки, вилки, ножи и два посеребренных подстаканника.

Собственно, ничего больше племянница не знала. Про нее же было известно (тут весьма постаралась младший лейтенант Зинаида Кац из следственной группы), что проживает Эльвира Полищук у своего дяди с 1939 года. В этом году скоропостижно скончалась в возрасте пятидесяти шести лет жена доктора Гладилина, и позже в этом же году сгорел дом Эльвиры Полищук вместе с ее родителями. Дело это было громким — в ходе следствия было выяснено, что это был поджог, однако преступников не нашли, и дело так и осталось нераскрытым.

Дочь доктора Маша в тридцать восьмом году успешно окончила институт, вышла замуж и уехала с супругом в Ленинград. Оставшись вдовцом, доктор Гладилин проживал один, и когда племянница Эльвира в возрасте семнадцати лет, потеряв родителей, осталась одна, Степан Гаврилович взял ее к себе.

Когда началась Великая Отечественная война, мужа Марии призвали в армию, и она вместе с другими жителями перед самым началом блокады была эвакуирована из Ленинграда и приехала обратно к отцу. Была она всего-то на несколько лет старше Эльвиры, однако общего языка молодые женщины не нашли, да и не стремились к этому: уж очень они были разными и по характеру, и по жизненным убеждениям. Открыто они не ругались, но восторга от совместного проживания отнюдь не испытывали. Хорошо, что в доме доктора Гладилина было четыре комнаты — тесноты не испытывали, было где разместиться каждому, — а еще имелся кабинет Степана Гавриловича в мезонине, где он предпочитал работать вечерами или просто отдыхать, покачиваясь в кресле-качалке. Если бы Маше и Эльвире пришлось проживать в одной комнате, то разногласий между молодыми женщинами избежать было бы невозможно.

Маша с возрастом стала очень похожа на мать, и Степан Гаврилович души не чаял в дочери. Ничего для нее не жалел. А племянница Эльвира с приездом Маши сделалась кем-то вроде приживалки. Оно и понятно: племянница, как ни крути, отнюдь не родная дочь. К примеру, дочери от Гладилина сережки золотые в подарок, а племяннице — кулечек с конфетами. Дочери — обновку, племяннице — обноски.

Когда грянула война, многие жители слободы кормились с огородов да живностью дворовой: держали курочек, гусей, уток, а кое-кто — и дойных коров. Профессор кафедры биологии Государственного университета Красильников, к примеру, обзавелся даже двумя коровками и, говорят, втихаря приторговывал молочком. Разумеется, что не сам выстаивал за прилавком на базаре, зазывая покупателей громким басом (это был бы, конечно, перебор для университетского профессора), а занималась этим его верная супружница. Доктор Гладилин никакую живность не держал, однако огород перед окнами дома был, и весьма неплохой и довольно ухоженный. Да еще пара яблонек имелась и одна старая скороспелая груша в самом конце крохотного сада. Случалось, не единожды, что тыквенная каша с голодухи выручала, да картошечка печеная, да еще яблочки моченые собственного приготовления. Впрочем, Степан Гаврилович с дочерью и племянницей в сравнении с другими горожанами не шибко голодали. В войну многие жители Академической слободы и с прилегающих улиц к нему обращались за медицинской помощью. А это значило: кто хлебца принесет за прием, кто яичками отблагодарит. А кто и курочку занесет в знак особой признательности.

После войны сделался доктор Гладилин заместителем главного врача в своей родной клинике. В сорок седьмом прибавили зарплату. И вместо шестисот пятидесяти рублей Степан Гаврилович стал получать на руки около двух тысяч — сумма, на которую после понижения рыночных и коммерческих цен на продуты питания в декабре 1947 года вполне можно было прожить.

* * *

Следующим свидетелем, которого нашел оперуполномоченный капитан Ситдиков, когда дело находилось в городском отделении, был сосед доктора Гладилина Архип Филиппович Картузов. Его дом стоял наискосок от дома Степана Гавриловича, и из кухонного окна вполне можно было видеть дом Гладилиных.

Архип Картузов оказался дедом, которому в этом году стукнуло ровно девяносто годков. Когда майор Щелкунов допрашивал его, Архип Филиппович уже успел принять на грудь в два захода сто пятьдесят граммов самогону и был весьма словоохотлив. Правда, из-за отсутствия зубов было довольно трудно разобрать, что он говорит.

— Скажите мне, Архип Филиппович, вы, случайно, ничего не заприметили во дворе и возле дома Гладилина ночью с пятнадцатого на шестнадцатое апреля.

— Интересуетесь, значить… А я аккурат, штало быть, на куфне щидел, попить мне што-то захотелошь, — ответил на вопрос Виталия Викторовича старик Картузов. — И вот вишу: выходют из докторшкого дому трое. Все мужеского полу и ш котомками. И шашть дворами, только их и