последнем курсе подала заявку на участие в оперной программе консерватории. Я даже не ожидала, что меня позовут на прослушивание, но приглашение пришло – и там я прочитала, что в жюри будет Анджела. В течение недели приемная комиссия прослушивала сотни исполнителей, большинство из которых уже учились в консерватории или в других престижных учебных заведениях – в Британии или за границей. Из них нужно было отобрать всего двенадцать человек на двухгодичную образовательную программу – финальная, самая престижная ступень в обучении молодого певца. Шансы, что меня примут, стремились к нулю, и я это прекрасно понимала.

Однако, когда я сошла с поезда в Лондоне, меня охватила странная уверенность. Я сделала глубокий вдох, и город хлынул внутрь. Наполнил легкие, насытил кровь, обновил всю меня – и я вдруг увидела свое будущее: оно простиралось передо мной, сияющее и нетронутое. Мне оставалось только шагнуть в него – что я и сделала: ступила на сцену, не сомневаясь в себе ни минуты. Эту непоколебимость я чувствовала, только когда пела, – словно все пространство вокруг принадлежит мне и я могу делать с ним что угодно. После моего выступления Анджела улыбнулась и сказала «браво». Именно она позвонила мне потом и сообщила, что я зачислена.

– И вот еще что, – проговорила она. – Не хотите ли вы учиться у меня в классе? Если не возражаете, я с радостью возьму вас к себе.

Итак, мне предстояло перебраться в Лондон – город превосходных степеней: лучшие певцы, лучшие режиссеры, лучшие перспективы. Я плыла сквозь последние месяцы магистратуры, едва замечая, что происходит вокруг, – выпускной спектакль в общественном центре при церкви, полное отсутствие бюджета, повседневная одежда вместо костюмов и попытки что-то изобразить с помощью реквизита, прихваченного из дома, – и мой финальный выход в ярко освещенном, полупустом церковном зале.

На первом же занятии Анджела привела меня в чувство.

– Итак, я не сомневаюсь, что там, откуда вы приехали, вы были звездой, – сказала она. – Но здесь вы звездой не будете, по крайней мере первое время. Понимаю, смириться с этим непросто, но ваше будущее зависит только от вас, Анна. Голос у вас есть, и он чего-то да стоит – иначе бы вы здесь не оказались. Но если не потянете, поблажек не ждите. Будете вкалывать – остальное приложится, – наконец она улыбнулась: – А вообще, я люблю давать людям шанс. Мы им покажем, правда?

Учебный год начался месяц назад, и я почти всегда приходила в консерваторию первой, чуть не за час до начала занятий. Когда я шла по коридорам – мимо досок с объявлениями, где наперебой предлагались инструменты, уроки иностранных языков и съемное жилье, – в большинстве репетиционных было темно. Редкое пятно света, обрывок скрипичной сонаты, чей-то голос, взлетающий на вершину гаммы, но в остальном – тишина. В это время я любила работать больше всего. Час наедине с собственным голосом, прежде чем день начнется по-настоящему и будет некогда даже дух перевести. Я вставала перед зеркалом, расправляла плечи и массировала челюсть. Покидала этот мир и перебиралась в другой, новый, который нравился мне гораздо больше. Я сама сотворяла его из тишины: начинала с дыхания, затем потихоньку переходила к звукам, пока не прорежется голос – тот самый, что всегда был во мне. Репертуар. Каждую героиню я создавала с нуля. Пропевала ноты до ля, затем работала с текстом: переводила, надписывала сверху транскрипцию, выстраивала гласные, пока не получится цельная последовательность, затем добавляла согласные, но так, чтобы они не разрывали цепочку. И это еще только фундамент. Потом появлялись стены, краски, обстановка. И тогда произведение превращалось в пространство, которое можно обживать, в помещение, по которому можно ходить. Я упражнялась до тех пор, пока не добивалась безупречного звучания. Пропускала его через себя, представляя, как ноты воспроизводятся прямо в моих клетках, – проживала музыку, а не просто исполняла ее. Копалась в себе в поисках образов и воспоминаний, которые помогли бы мне испытать чувства, заданные первоисточником, а потом выворачивала себя наизнанку, чтобы они расцветили мое исполнение, потому что пение – это не чревовещание. Воплотиться в персонажа – это не копировать чужой голос, механически воспроизводя с бумаги мертвый текст, а примерить кожу другого человека, оживив его своим голосом и вдохнув новую жизнь в его слова.

В тот день я принесла на занятие «Манон». Нужно было готовиться к декабрьскому концерту – дивертисменту оперных сцен, – где я была задействована как дублерша студентки второго курса.

– Тебе очень подходит, – сказала Анджела, когда час истек. – Бывают партии, которые словно созданы для твоего голоса, и вот эта – прямо твоя. Наслаждайся!

Я и сама это чувствовала. Музыка «Манон» была для меня словно старый свитер, который уютно обнимал меня, едва я надевала его.

– Сама Манон – потрясающий персонаж, – сказала я. – Всегда мне нравилась.

– Мне тоже. Мужчины не до конца понимают ее, так ведь? Не то соблазнительница, не то инженю. Не то страстно влюбленная женщина, не то шлюха, которая тянет из любовников деньги. Но ты-то должна разобраться. Мало вызубрить ноты. Надо еще как следует изучить характер персонажа.

Пока я собирала ноты, Анджела рассказывала, как сама пела эту партию. В роли шевалье был знаменитый тенор.

– Давно это было, – проговорила она. – Если бы я сейчас взялась изображать юную девицу, получился бы перебор – даже по оперным меркам. В общем, он был в полном упоении от самого себя, считал, что ему никто не указ. Когда мы целовались, он все время совал мне в рот язык, хотя я просила его этого не делать. Утверждал, что это помогает войти в роль. И на одном из спектаклей, когда он снова это сделал, я его укусила. Прямо до крови – мне даже совестно стало, я не собиралась кусать так сильно. Да еще и перед самой его арией.

– И как он? Разозлился?

– Ну, скажем так: больше он этого не делал. Не то чтобы я подбивала тебя на членовредительство, но иногда другого выхода нет. Какие планы на вечер? Надеюсь, приятные?

– Вроде того, – пробормотала я. – Ужинаю с человеком, с которым познакомилась на прошлой неделе. В баре отеля, где я пою, – ну вы знаете.

Послание ему я сочиняла долго: никак не могла подобрать нужный тон, понимая, что у него будет возможность не раз перечитать мое сообщение, – но когда наконец написала, он мгновенно ответил и предложил понедельник. Только давай попозже, написал он, потому что рано я просто не вырвусь. Сам назвал время и ресторан. Без лишних церемоний, словно договаривался о деловой встрече.

– Молодчина! –