– Неплохой счет, – заметил генерал, пожевав губами.

– Сергей Сергеевич, я вас умоляю, для чиновника его уровня – говорить не о чем. Это же не советские шесть миллионов, а нынешние. Тем более, они чистые, получены за продажу квартиры в Смоленске. А в случае Голочуева речь должна идти о миллиардах – и тогда вопрос: куда он их подевал?

– Мог, например, скупать драгоценности, золото…

– И где их хранить? Дома?

– Ну, скажем, на съемной квартире.

– На съемной квартире хранить что-то, если ты там постоянно не живешь, опасно. В любой момент могут нагрянуть хозяева с проверкой. Не говоря уже о том, что квартиру, которая стоит пустой, могут просто вызвонить и ограбить домушники.

– Это верно, – кивнул Воронцов, – верно… И если нет у него сообщника, которому бы он доверил такие деньги, а такого сообщника у него, конечно, нет, слишком велик соблазн… Так вот, если нет сообщника, остается один вариант – вкладываться в произведения искусства.

– Какого еще искусства? – не понял Волин.

– Любого, – отвечал генерал. – Но в первую очередь, конечно, изобразительного. Так сейчас все делают. Это раньше золотые часы вагонами скупали, а сейчас искусство – лучший вариант. И все, от последнего чиновника и до первого олигарха именно в нем начали деньги прятать. Вот сам подумай. Висит, скажем, на стене непонятная каляка. То есть все думают, что это каляка, а это на самом деле какой-нибудь Малевич рисовал, и цена этой каляке – миллион евро. И за руку особенно не схватишь: в случае чего скажет, что купил в парке «Музеон» за десять тысяч рублей. Это если по картинам. Но и разновсякий антиквариат тоже неплохо идет. Бронза там, фарфор и прочее тому подобное. Какая-нибудь дворцовая ваза эпохи Мин в хорошей сохранности может стоить миллионы долларов.

– Не было у него в квартире ни фарфора, ни бронзы, – нетерпеливо заговорил Волин, – и ваз никаких тоже не было.

– А картины? – не отставал генерал.

– Что – картины?

– Картины на стенах висели?

Волин открыл было рот, но внезапно задумался.

– Картины были, – сказал он. – Точнее, одна картина.

– Ты ее, конечно, сфотографировал? – спросил Воронцов.

Старший следователь поморщился: да там вообще не о чем говорить, какой-то нонейм, не Рубенс с Рафаэлем точно.

Генерал сердито откашлялся:

– Где там Рубенс, а где не Рубенс, не тебе решать. Просто скажи: сфотографировал или нет?

Но Волин картину не фотографировал. Во-первых, он пришел не с обыском, а неофициально. А во-вторых, это не Голочуева картина, он сам сказал, что вся обстановка – казенная.

– А что на картине? – поинтересовался генерал.

Волин почесал висок, вспоминая. Картина, как уже говорилось, не бог весть какая интересная. Мальчик какой-то лет десяти в матроске и с игрушечным ружьем в руках…

– И все? – сурово спросил Воронцов.

– А чего вам еще? – развел руками Волин. – Таитянок и отрезанные уши Ван Гога?

Сергей Сергеевич хмыкнул. Ладно, сказал, что, кроме указанного, есть у него по Голочуеву? Да, собственно, ничего больше и не было, только покойный зам и вот еще…

Волин вытащил из кармана пиджака и положил перед генералом диск с записью программы «Частное расследование». Генерал повертел диск в руках.

– Ладно, – сказал, – ладно. Сейчас уже поздно, так что дуй домой. А я посмотрю это все, пошевелю извилинами, может, позвоню кое-кому. А как только станет что-то ясно, тут же тебя и наберу.

– Хорошо, – согласился Волин, – созвонимся, а вы отдыхайте пока.

И двинулся к двери.

– Погоди, – сказал ему в спину Воронцов. – Ты очередной мемуар Загорского расшифровал?

– Да, – кивнул старший следователь, притормаживая, – только что закончил.

– Отлично, – похвалил генерал. – Ты тогда вот что: как до дома доберешься, сразу мне его и пришли.

– Так точно, – пообещал старший следователь, выходя в коридор. – Как доберусь, сразу пришлю.

Спустя полминуты дверь генеральской квартиры сама закрылась за Волиным, и только английский замок мягко щелкнул за спиной майора, словно прощаясь напоследок.

Часть первая

Глава первая

Украденная прелесть

Непревзойденный мастер своего дела, виртуоз и маэстро, скромно звавший себя просто господин Декоратор, стоял в темном мрачном чулане и дрожал.

Вздрагивали тонкие длинные пальцы на руках, подкашивались ноги, трепетали натянутые, как струна, нервы, судорожно помаргивали глаза. В такт содроганиям маэстро дрожала вокруг вся вселенная, которая сузилась сейчас до небольшой пыльной кладовки, где в темных углах прятались жирные пауки размером с детский кулак, спускавшиеся пониже, когда чулан был пуст и взлетавшие под самый потолок, когда сюда вторгался кто-то крупнее навозной мухи, кто-то такой, кого нельзя было опутать сетями, погрузить в тяжкий предсмертный сон и медленно высосать, как сырое куриное яйцо.

Здесь, в чулане, где скрывался сейчас Декоратор, была временная кладовка живописцев-студиозусов, приходящих в Лувр, чтобы копировать работы великих мастеров. Здесь они оставляли свои холсты и мольберты, чтобы не таскать их туда и сюда каждый день и не подвергаться всякий раз досмотру охранника на входе, злого, как цепной пес и с выражением лица тоже псиным – клыкастым и неприветливым, будто бульдога увеличили в несколько раз, одели в униформу и поставили на задние лапы, чтобы рычал на всех входящих, а еще более – на выходящих. Выходящие были опаснее входящих, они могли похитить бесценные шедевры величайшего из европейских музеев, на них следовало рычать громче и яростнее.

Этот адский пес-охранник был единственным существом, которого опасался Декоратор. Но дрожал он не от этого. Он вообще дрожал не от страха, да и что могло напугать подлинного мастера? Он дрожал от восторга, от воодушевления, от сладостного предчувствия. Еще немного – и он, наконец, соединится с величайшим шедевром, с несравненной Лизой ди Антонио Мария ди Нольдо Герардини. Впрочем, нет, при чем тут Герардини? Да, у картины, ради которой он выдержал целую ночь в темном чулане, был прототип, натурщица, жена богатого купца, некоего Франческо дель Джокондо, но ведь модель – это лишь намек, направление мысли, самый общий абрис. Если предмет того заслуживает, художник вбирает в один портрет образы многих знакомых ему женщин, а иногда даже и мужчин. Портрет – это не фигура реального человека, это идеальное отражение того, каким должна была бы быть натурщица, в данном случае – воплощение изящества и загадка вечной женственности.

Ее создатель, непревзойденный Леонардо да Винчи, столько вложил в этот образ душевных сил, что Джоконда, кажется, перестала быть просто картиной. Она обрела собственную самость, она, возможно, оживает по ночам, выходит из