есть приказ. Война! Полмира зашторено… И вот не учли, что есть на земле городишко Полярный – крохотный городишко, могучая база Северного флота, где ночью бывает светло и где каждую ночь отходят в море суда подводников.

Перед тем как вернуться в кубрик, я на всякий случай тщательно надраиваю сапоги. Умываюсь… В первый раз за весь сегодняшний день я гляжусь в зеркало. Нос у меня как будто длиннее, чем был с утра, лицо стало острое. Как бы девчонки не догадались, до чего тяжело мне было на камбузе…

На всякий случай я принимаюсь петь:

В ле-э-эсу, где бере-озки             столпи-и-лись гурьбой…

Я свободна. Могу лечь спать. Но я не лягу. Я буду петь:

Подсне-эжника гля-анул                          глазок голубой…

От неожиданности все прыскают.

– Не команда, а детский сад, – печально говорит Вера.

– Очень странно, – дрожащим от гнева голосом отвечаю я. – Здесь все поют!.. Все всегда поют… И под гитары, и хором… И если я одна до сих пор не пела, не пела…

– Пой себе на здоровье, – говорит Вера. – Мы просто не поняли, в чем дело. Решили, что ты того… Не обижайся, Капитолина.

– Капка, – говорит мне дежурная, – у тебя в сапоге гвозди. Ты исцарапала пол в нашем кубрике.

– Гвоздь не в великановском, а в моем сапоге, – отвечает Козлова. – Чего к ней пристали, на самом-то деле?..

Капка, эх, Капитолина, Разрисована картина, —

принимается ни с того ни с сего напевать Настя.

Что бы вы ответили на такую песню, если бы были на моем месте?

Я отвечаю:

– Сама картина! – Но голос у меня почему-то дрожит.

– Девочки, – говорит Вера, – займемся-ка ее волосами. Это начало носит принципиальный характер. Посмотрите, что она сделала с головой! Волосы дыбом. В конце концов, мы одна команда, и это не по-товарищески. Меня усаживают на табурет, обильно смачивают мне волосы и наворачивают каждую прядь на обрывок газеты. Это называется «бигуди». – Увидишь, как хорошо получится, – говорит Сима. – Мы тебя научим, и перед сном ты будешь сама накручивать… Станешь похожей на человека.

Голова у меня покрыта бумажными рожка́ми. Хлопочет весь кубрик. Девочки серьезны, сосредоточенны. Лежа на койке и отрываясь от Бунина, Вера время от времени спускает короткие директивы: – Лучше бы на косой пробор. Так больше по форме.

– Будет тебе. Молчи. Под беретом не видно пробора. Читай свои книжки… Я в рожках. Я в бигуди. Спасибо девочкам. Я постараюсь спать как можно осторожней и аккуратней. Девятый час. Дежурная обносит матросов из типографии молоком. Типография – вредный цех: рабочие из типографии получают стакан порошкового молока в сутки. Поскольку в нашей команде я одна не работаю в типографии, а служу в отделе Политуправления, мне одной не положено молока. Я окончила в Ленинграде немецкую школу и свободно говорю по-немецки. Должность, которую я занимаю, равняется должности офицера. Но я – матрос и, стало быть, обязана жить в команде. Вот меня и пристроили к команде девушек из типографии. Обычно, когда дежурная разносит молоко, я уже крепко сплю. Но сегодня мне надо доказать девочкам, что после камбуза я могла бы бодрствовать всю ночь. И я делаю вид, что ослепла. Не надо мне их молока. Что я, не видывала молока?!

Достаю карандаш, притворяюсь, будто рисую что-то… Сто́ит мне взять карандаш, как я сейчас же забываю о молоке. Вот Сима… Красивая. Прямые светлые волосы спускаются вдоль щек. Яркие глаза, обведенные тенью. А Вера в тельняшке… Тельняшка на ней чуть не лопается по швам.

Все в нашем кубрике светловолосые. Будто их подобрали по цвету волос. Черная я одна. (Настоящая Капитолина. «Капитолина»!) Мама рассказывала, что отец назвал меня Капитолиной потому, что хотел дать мне имя, у которого не было бы литературных предшественников. «Настя», «Дарья» – все это, оказывается, имело предшественников.

Ка-апка, эх, Капитолина, Разрисована картина… —

мурлычет Настя.

– Если ты сейчас же не перестанешь, я доложу твоему драгоценному старшине!