Шрифт:
Закладка:
Марья не ответила на улыбку, пристально разглядывая сестру. Расправленные плечи, гладко заплетенная коса, ясные глаза – словно она вернулась после неторопливой прогулки, а не утомительной офисной работы. Марья помнила, какой выжатой приходила Аня раньше, какие пустые у нее были глаза по вечерам – словно она все еще оставалась на работе и не моргая смотрела в монитор.
Сейчас все изменилось к лучшему.
Этому же надо радоваться, правда?
Но Марья не могла.
Аня повесила пальто и удивленно оглянулась на Марью:
– Все в порядке?
Марья сглотнула и прикрыла глаза. Все хорошо. Все слишком хорошо – мечта, а не реальность; выхолощенная идеальная картинка, в которой не осталось жизни. Но может, это она сама придумывает нестыковки и странности, потому что привыкла жить в клетке из тревоги и напряжения и просто не хочет выйти наружу, даже когда дверцу уже распахнули?
В голову пришел только один способ это проверить – нарушить табу, которое Марья сама установила и которого последние несколько лет непрестанно придерживалась.
Она нервно облизнула губы и заговорила о Нави.
– Ты не замечала ничего странного? – слова выстраивались медленно, а в голове эхом звучал голос сестры, когда она, стоя у окна, спрашивала ее о том же. – Может, странные птицы, может, кто-то с бельмами на глазах?
По лицу Ани скользнула тень, но тут же сменилась легкой улыбкой.
– О чем ты? Я не понимаю.
Марья шагнула к ней, вцепилась в плечи, тряхнула.
– Аня! Я серьезно! Ты не замечала ничего… навьего?
Губы жгло от запретных слов, память корчилась от темных, жутких воспоминаний, которые ничуть не поблекли за годы. Они всегда были слишком близко, вот и явились по первому зову, даже пыль стряхивать не пришлось.
Аня поймала взгляд Марьи, медленно покачала головой:
– Все в порядке. – Голос ее стал мягким и тихим, словно она перепуганное животное успокаивала. – Все хорошо. Что бы ты ни увидела, тебе это показалось. Или приснилось.
– Ты мне не веришь?
– Ты же знаешь сама, пушистая, – ничего не было. Все хорошо. Все в порядке. Все всегда было в порядке.
…в заведенном механическом порядке…
Марья вскинула подбородок, спросила с вызовом:
– И тогда, с перьями?
– Какими перьями?
Марья прикрыла глаза, медленно отняла ладони от плеч сестры, попятилась от нее.
Голос не слушался:
– Ты не Аня.
Она замерла, удивленно приподняв брови. Улыбка застыла на губах странной, неестественной гримасой.
– Ты не моя сестра, – громче повторила Марья, и мир вокруг нее пошел волнами, словно воздух стал текучим маревом над раскаленной землей. – Ты не настоящая.
Марья проснулась от холода и боли в затекшем теле. Густая темнота зимней ночи лишь слегка посерела, до рассвета оставалось еще долго. Она села на кровати, часто и загнанно дыша, растерла окоченевшие ступни, огляделась.
Темные потеки на стенах, мелкие лужицы воды на полу, горький запах, от которого першит в горле, и холод, дикий ненормальный холод. Аня все так же спала – лицом к стене, – и кончик ее косы свисал с кровати, с него одна за одной срывались темные капли.
Сколько прошло времени? Это был всего лишь сон, короткий кошмар в предрассветный час? Или она проспала гораздо, гораздо дольше? Марья зашарила руками вокруг, одернула свитер – она так и осталась в уличной одежде, в которой приехала, и кожа неприятно под ней зудела.
Смартфон мигнул, высветил пустую батарейку и умер. Марья отшвырнула его, с трудом поднялась – по ногам тут же мелкие иголочки пробежались. Сколько же дней она спала? От голода слегка подташнивало, горло пересохло, но и только.
Медленно, словно через силу, заворочалась Аня. Марья беспомощно следила, как с нее сползает одеяло, но не могла пошевелиться. Она стояла, не зная, радоваться ей или бежать прочь. Может, раз она разгадала сон и вырвалась из его паутины, теперь все будет хорошо?
Аня села на кровати, неестественно прямо держа спину, повернула спокойное, спящее лицо к Марье.
– Зачем ты проснулась?
Она открыла глаза и из них плеснула абсолютная тьма.
Приходи
Марья бросилась бежать еще до того, как осознала происходящее. В голове билось паническое – «это сон, это все еще сон, это не может быть на самом деле!», а ноги уже несли ее прочь. Ослабевшее тело после долгого сна слушалось плохо, и Марья цеплялась за стены, чтоб не упасть.
Она не знала, что делать, не понимала, что произошло. Золотое спокойствие сна сменилось колючей болезненной реальностью, и контраст выбивал из колеи и оставлял беспорядок в чувствах и мыслях.
Уже у входной двери Марья оглянулась, и едва не завизжала, увидев, что Аня (нет, это – не Аня!) стоит в дверях их комнаты, и в черных глазах светятся алые черточки зрачков. Она просто стояла и смотрела, а Марью начало трясти, словно чудовище уже протянуло когти к ее шее. Не соображая, что делает, Марья схватила пальто и сумку, нырнула в ботинки, пнула дверь.
Заперто.
Она сама же ее заперла.
– Стой.
К тихому голосу Ани примешивалось далекое, низкое многоголосье, словно тысяча жутких тварей вторили каждому ее слову. Выругавшись, Марья нашарила в сумке ключи, руки тряслись, и в скважину она попала не с первого раза. Когда замок щелкнул, она облегченно выдохнула.
Прохладная ладонь легла ей на плечо.
Марья затравленно оглянулась.
– Не уходи.
С трудом отведя взгляд от жутких черных глаз, Марья вывалилась на лестничную клетку и бросилась вниз, перепрыгивая через ступеньки, спотыкаясь в незастегнутых ботинках. На бегу она накинула пальто, едва не запутавшись в рукавах, вцепилась в сумку, как в последнюю надежду.
Зачем она вообще приехала? С чего она взяла, что дома все будет хорошо, если всегда было плохо?!
Сердце колотилось в горле, дыхание вырывалось с хрипом. Перед глазами все скакало и рябило от мертвого света ламп. Только вывалившись из подъезда, Марья остановилась на минуту, чтоб застегнуть ботинки и поправить их смятые пятки. Плечо, которого коснулась Аня, горело, как от удара. Шарф остался в доме, и сейчас ветер ледяными пальцами щекотал шею. Марью передернуло, она подняла воротник пальто, но холод помог ей сосредоточиться. Горячечная паника отступила, освободив место слепой наивной надежде.
Нужно просто где-то спрятаться до рассвета. Где-то переждать.
Утро вечера мудренее, ага.
Марья быстро зашагала прочь от дома, запрещая себе оглядываться. Дыхание клокотало в горле, слезы щипали глаза, и свет фонарей размывался в многолепестковые бледные цветы. Голод и слабость подступали все ближе и ближе, хотелось пить. На душе было так же темно, как и вокруг, и Марья не видела в темноте, куда идет, ее вела память.
