Наука оказалась несложной. Надел «корсет» (так Владик называл обвязку), разобрался с веревками, проверил страховочное устройство – и давай действуй. Задача облегчалась тем, что Лариса жила на последнем девятом этаже, близко от крыши. Сложнее всего было придумать нужную подсветку для лица, чтобы оно словно бы светилось изнутри. Эта задача была решена с помощью трех миниатюрных фонариков, которые Дима спрятал в парике. Искусством грима Дима за время учебы в Щуке овладел так, что хоть в Малый театр гримером поступай… Как говорится, на гримера надейся, а сам тоже умей чичи ваксить.

С субботы, двадцать пятого мая, Дима и Владик заступили на боевое дежурство. Повезло – в первый же день Лариса оказалась дома, причем одна, потому что светилось только окно на кухне, где она любила сидеть с ноутбуком уютно устроившись на широченном подоконнике, легким движением руки превращавшимся в стол (только откидную панель поднять и ножку под нее поставить).

Читатели с развитым воображением могут попытаться представить, какие чувства испытала Лариса, когда перед ней из воздуха вдруг материализовалась покойная матушка, одетая в длинную белую рубаху, замечательно скрывавшую альпинистское снаряжение. Бледное лицо матушки светилось неземным светом. Строго посмотрев на дочь, она несколько раз отрицательно покачала головой и сказала неслышно, но Лариса прочла все по губам:

– Не выходи за Михаила, доченька, с ним ты будешь несчастна…

В приемном покое первой психиатрической больницы любят вспоминать артистку Азарицкую, ту самую, снимавшуюся у Федорчука, которую погружение в систему Станиславского довело до того, что ей ночью за окном привиделась мать, умершая годом раньше. Добрым медикам невдомек, что в Театральном институте имени Бориса Щукина, при всем уважении к системе Станиславского, доминируют принципы Вахтанговской режиссерской школы, в которой упор делается на гротеск и яркость действия. Собственно, действие, разыгранное Димой для Ларисы, было типично вахтанговским, так что свела Ларису с ума система Вахтангова, а не Станиславского.

В тактическом смысле Дима добился желаемого – Лариса не вышла замуж за Шахлунского, а в стратегическом смысле проиграл, потому что Лариса вообще не собирается выходить замуж, ни за кого. Без таблеток ей теперь настолько плохо, что совсем не до замужества, а с ними настолько хорошо, что о замужестве и думать не хочется.

* * *

Мораль сей притчи такова: планируя, думай о возможных последствиях и о худших-неблагоприятных думай в первую очередь.

Как-то так.

Притча вторая

Ошибка в объекте

«Завеса наконец с очей моих упала,

И я коварную Дориду разгадал!

Ах! если б прежде я изменницу узнал,

Тогда бы менее душа моя страдала,

Тогда б я слез не проливал!

Но мог ли я иметь сомненье!»

Александр Сергеевич Пушкин, «Заблуждение»

Судьбоносные знакомства чаще всего оказываются случайными… Или случайные знакомства чаще всего оказываются судьбоносными? Впрочем, это неважно. Важно то, что однажды в четверг внезапно хлынувший дождь загнал Екатерину в Третьяковку, где шла выставка акварелей Александра Иванова, знакомого ей только по картине ««Явление Христа народу». В зале Екатерина пристроилась к экскурсии, которую проводил высокий красавец, сильно напоминавший Сергея Есенина, ее любимого поэта. Пусть выпендрежные снобы зачитываются Бродским или Джойсом, и слушают Штокхаузена – Екатерина предпочитала не модное-изысканное, а хорошее, бравшее за душу. «Время года – зима, на границах спокойствие. Сны переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем. И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны, торжествующей втуне победу над щучьим веленьем…».[1] Ну что это за стихи? Заумные и вязкие, да – вязкие! Не как варенье, а скорее, как патока, влипнешь – не отмоешься. То ли дело: «Золото холодное луны, запах олеандра и левкоя. Хорошо бродить среди покоя голубой и ласковой страны…».[2] Совсем другой коленкор!

Рассказывал «Есенин» так хорошо, что просто лучше некуда – неторопливо, красиво, с множеством интересных подробностей… Екатерина слушала, раскрыв рот. «Явление Христа народу», конечно, замечательная картина, но она и подумать не могла, что над этим своим шедевром художник работал целых двадцать лет! Уму непостижимо! Вот это перфекционизм! И оказывается, у Иванова был свой Сальери – Михаил Боткин (Екатерина из Боткиных знала только доктора, в честь которого назвали гепатит А). Если часом раньше она злилась на некстати хлынувший ливень – только три километра из пяти успела пройти! – то теперь была готова благословлять его. После экскурсии она подошла к «Есенину», выразила ему свое восхищение и спросила, сколько она, присоединившаяся к группе случайно-спонтанно, должна заплатить.

– Достаточно будет чашечки кофе, – ответил «Есенин», которого звали Игорем Васильевичем, как другого любимого поэта Екатерины. – Здесь неподалеку, на набережной, есть одно уютное кафе…

И смотрел он при этом так, что у Екатерины сладко потянуло в низу живота и сердце забилось часто-часто. Ах, какой мужчина! Муж Екатерины, за которого она вышла замуж в восемнадцать лет по залету да по глупости, тоже был симпатичным и видным мужчиной, но очень уж приземленным – лучшим зрелищем считал футбол, читал исключительно «настоящие мужские» детективы, а из художников знал только Васю Ложкина. И в любви, чего уж скрывать, он был таким же скучным, как и в жизни… С другой стороны, человек хороший, привычный, знакомый до последнего штришка, должность неплохая – замначальника следственного управления окружного УВД, да и детей двое… Короче говоря, кардинальных перемен Екатерине совершенно не хотелось, но немного разнообразить свою пресноватую жизнь она была бы не прочь. Да и вообще она любила заводить новые знакомства, особенно – с содержательными и симпатичными людьми.

В кафе Игорь Васильевич, оказавшийся не просто экскурсоводом, а известным историком, специализировавшимся на русской живописи девятнадцатого века, рассказывал о своем новом проекте, посвященном незаслуженно забытым художникам – двадцать две передачи на канале «Культура». Рассказывал приятно, не хвастался, а делился задумками и даже спросил, кого лучше поставить двадцать вторым – Фелицина или Богданова? Екатерина и понятия не имела, о ком идет речь, но нельзя же было показывать себя полной не невеждой, так что пришлось призадуматься, поиграть бровями, которые очень удачно привела в порядок накануне, вместе с руками, и сказать, что Фелицын, пожалуй, будет уместнее.

– Вот я тоже так думаю! – обрадовался Игорь Васильевич, к тому моменту уже успевший превратиться в просто Игоря. – Вообще-то у меня тридцать кандидатур имеется, но передач будет только двадцать две, вот и приходится кроить буквально по живому…

Полуторачасовые посиделки закончились желанием продолжить знакомство. Обменялись телефонными номерами, Игорь пообещал позвонить на днях,