–Идёмте уже, я так клаустрофобию заработаю.– Ленка прошла к двери, потянула за ручку. Дверь поддалась, на секунду в коридорчик проник дневной свет. Она открывалась бесшумно, без скрипа и лязганья давно истлевшей пружины. Вдруг Ленка пошатнулась, послышался странный звук, будто кто-то хихикнул, и дверь бесшумно захлопнулась.

–Ой!

–Чего пугаешь!– Настя подняла телефон. В луче зажмурилась побледневшая Ленка. Ручка осталась уЛенки в руках, щетинясь ржавыми саморезами. В двери зияли две дырочки, сквозь них в коридорчик попадал дневной свет, тонувший в свете телефонов. Всё было видно, как белым днём: стены, пол, потолок иМышкин прыщ на носу, а всё равно казалось, будто где-то что-то прячется.

–Хорош мебель ломать!– Серёга пальцами подцепил дверь, и ребята вышли в длинный светлый коридор.

Огромные окна без единого стёклышка освещали картину разрухи. Облезлые стены, без рисунков и надписей, а всё равно какие-то грязные, даже пыльные, зашарканный линолеум, усеянный пожелтевшей бумагой и разноцветными корочками, похожими на обложки книг. Справа напротив окон – ряд поломанных дверей, когда-то коричневых, а теперь почти жёлтых, будто выгоревших на солнце. Торчащие из дверей шляпки саморезов намекали, что когда-то здесь были таблички, но их то ли сняли до закрытия, то ли растащили после.

–Нет здесь никакой охраны.– Ваня пнул ногой бумажный мусор.– Иначе прибрались бы.

Настя цапнула с пола какой-то листок и сразу захотела вытереть пальцы: он был мягкий от пыли, на бумаге от её пальцев остались белые следы. В воздухе кружилось маленькое пыльное облачко, освещаемое солнцем из окна. Ваня чихнул.

–Кто за чем, а ботаничка за знаниями!– Мышка вырвал уНасти листок и, кривляясь стал читать:

–Технология изготовления бисквитного теста!..

Таких листков ещё валялось под ногами штук тысяча: срисунками, с записями, этот, исписанный аккуратным почерком с двух сторон, наверное, чей-то конспект. Правильно, здесь же учебные классы. Потихоньку, носком кроссовка, чтобы не лезть больше пальцами в эту грязь, Настя ворошила листочки. Надо было резиновые перчатки захватить.

Больше всего было конспектов или каких-то документов, судя по печатям, но Настю странно притягивали рисунки. Детские, настоящие, видно, что не кондитеры на лекциях исподтишка рисовали. Цветной карандаш, реже – фломастер, кривенькие тортики и конфеты, подписи огромными печатными буквами «Митя», «Вася», «Лена»… У«Мити» палочка в букве «и» повёрнута не в ту сторону.

Смотреть на рисунки было почему-то жутковато, казалось, что с этими детьми случилось что-то плохое, если их рисунки оказались здесь, в этих грязных руинах, в этом мусоре. Их место на холодильнике под магнитиком-черепахой из Турции, в старой папке с верёвочками на антресолях, но не здесь…

–Они, небось, уже пенсионеры.– Серёга подглядывал через плечо.– Переверни, жутковато выглядит.

–При взбивании теста… Серый испугался нарисованных пирогов! Испугался, что не выдержит и слопает бумагу!..– Мышка, наконец, прекратил читать конспект и сразбегу влетел в разбросанные по полу листки:–Не бойся, Серый, я тебя от них защитю!– Рисунки и конспекты ворохом разлетелись из-под его ног, подняв облако пыли. Мышка ещё и пробежался туда-сюда, взрывая бумагу, как сугроб.

Настя отшатнулась, закашлялась, Серёга молча погнался за Мышкой, на ходу пытаясь дать пинка. Ленка щёлкала фотоаппаратом, не их, а стены, руины, вот это вот всё. Ваня молча крутил пальцем у виска. Под ногами бегущих рвались и пачкались ещё больше кривенькие тортики, нарисованные неизвестными детьми.

–Хватит!– Насте казалось, что они делают что-то плохое, непоправимо плохое, о чём пожалеют потом…

Мышка замер с поднятой ногой, вопросительно глядя на Настю. Серёга, вместо того чтобы отвесить ему пинка, тоже замер на ходу. Наверное, она крикнула это слишком громко, слишком… Слишком.

–Тут ещё куча мест, где мы не были.– Настя кивнула на ряд закрытых дверей.– А вы всё пыль поднимаете. Мы так до утра всё не обойдём.

–Не обойдём,– легко согласился Серёга.– Площадь-то огромная. Если Ванина собака и правда забежала сюда…

–Пошли!– оборвал Ваня и дёрнул ближайшую дверь.

Бывший учебный класс выглядел как бывший учебный класс. Несколько уцелевших парт (явно когда-то их было больше), сломанные стулья, шкаф без дверей с выглядывающими корешками каких-то книг. На стенах – пыльные плакаты с рекламой конфет двадцатилетней давности.

–И здесь школа!– Мышка дурашливо взвизгнул и попытался запрыгнуть на руки Ленке.

–Она достанет тебя везде!– подхватил Серёга.– Сейчас выскочит призрак училки и заставит тебя отвечать без шпаргалки!– Он взмахнул руками и, кажется, зацепил шкаф. С открытой полки прямо Серёге под ноги вывалилась какая-то книга.

–Ну я ж говорил…– он поднял тяжёленький фолиант, открыл, скорее автоматически, чем от любопытства.– Альбом, ха-ха! У моей бабушки такой!

Ребята подошли посмотреть. То, что держал в руках Серёга, действительно напоминало древний бабушкин фотоальбом, даже обложка похожа. Красный бархатный переплёт, внутри – плотные листы бедно-зелёного картона со специальными полукруглыми вырезами под фотографии. На первой странице от руки фломастером было написано: «Карамельщики».

–Звучит как ругательство.

–Замолкни, карамельщик!

Напротив во весь лист красовалась чёрно-белая групповая фотография. Люди в белых халатах и смешных шапочках стоят вдоль ленты конвейера и улыбаются в камеру. Снимок был паршивенький и какой-то дырявый. Не смазанный, как часто бывает со старыми чёрно-белыми фотографиями, не с попавшим в кадр пальцем, размытым на полкартинки, не с капельками на линзе, какие пытаются выдать за призраков в старушечьих передачах про потустороннее. Именно дырявым. Белые халаты, как будто вырезанные на темном фоне цеха. Серые лица толком не разглядишь в этом жутком качестве. А некоторых людей просто нет. На их месте – белые пустые силуэты, как будто выжженные по трафарету какой-то химией.

Несколько секунд ребята смотрели на эти странные дыры, даже Мышка молчал. Вроде ерунда: вкаком старом альбоме не найдётся испорченного снимка? Тогда на телефон не умели щёлкать, целая история была: фотоплёнка, проявитель, фиксаж. Ну не удалась фотка, не выбрасывать же! Но от этого снимка было неуютно. Чужие люди, возможно, давно умершие, и точно, что давно старые, на древней фотографии. …И эти силуэты, как призраки. Как те, кого больше нет.

–Эти что, плохо работали, что ли?– Мышка поскрёб пальцем белый силуэт, будто надеясь, что от этого проявится картинка.– Им сказали: «Халтурщики не достойны быть на страницах нашего священного альбома!»– и вытравили.

Ленка потихоньку выдохнула, и, кажется, не она одна. Озвученная Мышкой мысль была проста, понятна, а главное – вероятна. Если чёрно-белая фотография, даже не «полароидная», то это ж какое время-то было! Ей бабушка рассказывала, как их не допускали на общую классную фотографию за бантики не того цвета. Да сама она сколько раз убирала вФотошопе бывших подруг! А потом, когда мирились, возвращала обратно. Почему бы и нет? Просто «фотошопов» тогда ещё не было, приходилось действовать грубо.