Я хотела никогда с ним не спать, а просто переписываться, просыпаться от его сообщений, смешить друг друга. Я хотела, чтобы наши целомудренные кофейные свидания длились вечно, чтобы это никогда не кончалось, я знала, что секс станет для нас концом.

Было по-своему приятно, потому что он был очень возбужден, а мне нравилось вызывать в нем желание, но все, что он со мной делал, наполняло меня печалью. Все, что он делал, было очередным окончанием. Когда мы проделали все, что следовало, он отключился, а я, прижавшись к его успокаивающе полному, мягкому, уютному брюшку, так непохожему на животы тощих хипстеров, заплакала.

Утром я проснулась раньше него и пошлепала в кухню за водой. Я прогулялась по квартире, отмечая подробности, которые спьяну не разглядела накануне ночью. В одной комнате все стены были заставлены книгами, стоять возле которых было так спокойно и умиротворяюще. По углам – кресла, в которых два человека могли целый день читать в счастливом молчании, а вечером, когда настанет время быть вместе, снова заметить друг друга. Я погладила радостно запыхтевшую Горошинку, выглянула в окно на площадь и представила, каково было бы выгуливать ее там каждое утро и каждый вечер, – устоявшийся распорядок, жизнь, в которой знаешь, чем заняться по пробуждении.

Я вернулась в спальню и заметила на полу возле кровати, на которой я спала, пару туфель на высоких каблуках, флакон духов и увлажняющий крем от «Авен» на столике. Возможно, его подруга – ровесница моей матери, подумала я. Вот настоящая, реальная жизнь, в которую я вошла, притащив с собой свою грязь. Я никогда еще не чувствовала себя настолько жалкой, созданной для единственной цели – быть дешевкой. Он вызвал мне такси, и я поняла, что он никогда больше мне не напишет. Так и оказалось.

8

Я тогда работала официанткой в хипстерской гамбургерной и постоянно была на взводе от беготни и дорожек кокса, которые мы снюхивали в туалете в двойные смены. Мы с моей подругой Лизой жили вместе в доме, прозванном нами Лыжной хижиной за странные низкие деревянные потолки, которые словно бы медленно опускались на голову. Мы с Лизой познакомились в нашу самую первую неделю в Дублине – обе изнывали от волнения на задворках какого-то кошмарного мероприятия для первокурсников и с мучительным облегчением встретились взглядами. Она приехала из городка, слывшего среди самоуверенных дублинцев (считавших деревенщинами, фермерами и зачатыми в инцесте простаками всех, кто родился за пределами безнадежно провинциальных столичных окраин) еще более захудалым и отсталым, чем мой собственный.

Мы сразу подружились и продолжали общаться даже после того, как я неожиданно вылетела из университета. Когда она выражала желание сходить на танцы, то, к моему удивлению, говорила буквально и не имела в виду, что хочет напиться. Я была благодарна ей за то, что хотя я пила гораздо больше нее, она никогда не заставляла меня комплексовать на этот счет и даже не давала почувствовать, что замечает мое пьянство. Невинная и общительная, она редко бывала одна. Казалось, ей совсем не нужны ни анонимность, ни личное пространство, даруемые уединением. Я восхищалась ее непринужденностью и правильностью, ведь моя потребность в общении была иной, условной и обострявшейся, если ее не удовлетворить.

Мы съехались, когда она окончила университет и мы обе работали официантками на полную или почти полную ставку – в зависимости от прихотей наших менеджеров. По выходным мы кутались в пледы и флиски на нашем ужасном костлявом диване, слушали радио, писали в блокнотах, отправляли электронные письма или занимались «сбором информации», что в моем случае означало чтение статей в «Википедии» про малоизвестных серийных убийц и конспектирование поразивших меня подробностей: «Удерживая девушку в заложницах, он дал своей жертве почитать “Остров сокровищ” и посмотрел вместе с ней фильм “Капитан Крюк”». Или: «В подростковом возрасте убийца мог достичь сексуальной разрядки, только когда продырявливал женские фотографии».

Мы пили крепкий чай, не доставая из кружек пакетиков, дымили самокрутками, а по вечерам иногда вместе разгадывали кроссворд. Мы готовили еду из консервированных бобов, пожухшей зелени с кучей чеснока, нарезанных помидоров и анчоусов – разбивали во все это яйцо, жарили на плите и вытирали тарелки остатками хлеба, принесенными одной из нас из ресторанов, где мы работали. Хотя я, в отличие от Лизы, беспокоилась и с тревогой ждала, что будет дальше, наш бытовой союз меня успокаивал. Меня восхищала ее способность превращать любое место в дом: уже через несколько дней после нашего заселения даже отвратительный сырой туалет обзавелся настенными украшениями и статуэтками и ощущался нашим.

Лиза была настолько неиспорченной, что иногда я невольно закатывала глаза: ее пикники, трезвые званые ужины со съедобными цветами и жаренными целиком рыбинами и приключения в поездах казались мне личным оскорблением. По правде говоря, я хотела всего этого хотеть, с радостью жила бы такой жизнью. Точнее, я с радостью производила бы впечатление, что ею живу. Все, что Лиза делала для удовольствия, хорошо смотрелось со стороны, но не привлекало меня само по себе. Я думала, что жизнь, которая выглядит такой чистой, размеренной и возвышенной, позволит мне получить то, чего я хочу на самом деле, – новых людей, их внимание, влечение, любопытство.

Иногда я испытывала к людям вроде Лизы – людям, которые никогда не выходят из себя, во всем соблюдают умеренность и ложатся спать не позже часа ночи, – что-то похожее на презрение. Я ценила в себе постоянную готовность потакать своим желаниям и поддаваться сиюминутным низменным телесным порывам, которую принимала за вольный дух. Возможно, этим благоразумным людям просто не хватает смелости вести такой же честный образ жизни, как я? Мне не приходило в голову, что Лиза поступает именно так, как хочет, что ей хочется жить своей спокойной и воздержанной жизнью. Я не считала так, потому что мне казалось непостижимым, что можно выпить и не захотеть еще. Я не понимала, что у некоторых нет такой потребности.

По вечерам Лиза иногда открывала красное вино, украденное одной из нас из ресторана, делала глоточек, потом глоток побольше и, с удовольствием выдохнув, отставляла бокал. Следующие пару часов она попивала из него, пока читала или возилась на кухне. Наслаждение первым бокалом вина было мне чуждо; я, морщась, осушала бокал залпом, алкоголь, накладывавшийся на вечное похмелье, был на вкус мерзким и кислым, пока не начинали действовать первые две порции.

В свой двадцать первый день рождения я устроила у нас дома вечеринку. Лиза