В воздухе висело характерное зловоние. Несмотря на минусовую температуру, все окна были нараспашку. Ночью Фолкнер встал, чтобы опорожнить желудок, и упал на трубу радиатора. Он потерял сознание и несколько часов не чувствовал, как труба прожигает ему спину. К тому времени, как его обнаружили, он заработал ожог третьей степени.

В больницу вызвали врача Фолкнера, доктора Джо, и тот спросил его:

– Зачем вы так себя ведете?

Фолкнер якобы набычился и ответил:

– Потому что нравится!

К нему приехал его издатель Беннет.

– Билл, – сказал он, и я представляю, как он смотрел вниз на свои ладони и покачивал головой, не в силах встретиться взглядом с другом, – зачем ты поступил так в свой отпуск?

Фолкнер ощетинился:

– Беннет, это ведь был мой отпуск.

Зачем ты так себя ведешь? Потому что нравится.

То есть не то чтобы я получала от этого удовольствие, но это был мой выбор.

Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?

Римлянам, 7:15—25

Вечером после знакомства с Кираном я пила, пока меня не вырвало. Сосуды вокруг радужки полопались, и я нежно провела пальцем по зеркалу, уверенная, что это новое начало.

5

В ранней юности я пережила события несомненно худшие, чем то, что ждало меня с Кираном, – отвратительные контрольные точки травмированной женщины. Не хочу говорить о них раньше времени, потому что при одном упоминании о таком просвещенный читатель неизбежно потеряет интерес. Женские страдания дешевы и дешево используются бесчестными женщинами с единственной целью – привлечь внимание, а ведь жажда внимания – бесспорно, самый тяжкий из всех наших смертных грехов.

До знакомства с Кираном я всегда страдала по-детски. Это вовсе не значит, что мои страдания были неглубоки или что я их не осознавала. Но до Кирана я видела в страдании какой-то смысл. В моем понимании даже у самых необъяснимых трагедий была некая еще неведомая цель.

Я полагала, что бывают люди везучие и невезучие, и я – одна из везучих. Даже в моменты тяжелейшей депрессии я всегда знала это и чувствовала себя несчастной просто потому, что считала себя не заслуживающей удачной жизни.

Мне никогда не приходили в голову такие простые и набожные мысли, как «Всему есть свои причины» или «Господь не дает нам больше, чем мы можем вынести», но чувствовала я именно это. Мне казалось, что у каждой человеческой жизни есть замысел и предназначение. Мне казалось, что любое, даже самое великое несчастье так или иначе приводит каждого из нас к особому и неизбежному итогу.

В моем понимании каждый поступок приближал мою судьбу, а моей судьбой была влюбленность.

Любовь была великим утешением, ей предстояло сжечь пажити моей жизни дотла. Я считала ее великой уравнительницей, силой, которая очистит меня и вознесет до своих высот. После раннего детства в моей жизни не было религии, и взамен я культивировала великую веру в любовь.

О, не смейтесь надо мной за то, что я, женщина, говорю вам такое. Я сама себя слышу.

6

Утром я написала ему, и мы договорились встретиться в два часа перед Музеем естественной истории. Я приняла обжигающий душ, зубы почистила так остервенело, что сплюнула в раковину кровь. У меня было сильное похмелье, но больной я себя не чувствовала и, к своей радости, пребывала в приятном переходном состоянии – к полной трезвости. Идти по жизни с похмелья – суровое испытание, но и без него – тоже не сахар. В похмельном тумане и отупении день пролетает почти незаметно, вы слишком увлеченно нянчитесь со своими хворями и жаждой, чтобы тревожиться о чем-то еще.

Я не ела с обеда предыдущего дня и беспокойно шагала к месту встречи. Я попыталась восстановить в памяти его лицо и обнаружила, что влюбленность моя столь сильна, что ничего не выходит. Я помнила отдельные черты, но когда пыталась собрать их воедино, они превращались в расплывчатое пятно. Я нервно рассмеялась и покачала головой, исполнившись нежности к себе. Я люблю себя влюбленной. Свои чувства я считаю облагораживающими и человечными и в такие моменты одобряю себя.

Он уже бродил по лужайкам, разглядывая живые изгороди, подстриженные в форме животных. Я подошла к нему, коснулась его локтя, ощутила его тепло сквозь ветхий бурый кардиган. Я заметила это еще в галерее: хотя одежда смотрелась на нем элегантно, но на самом деле могла вот-вот расползтись на нитки. Она выглядела не модно потертой, она и в самом деле давным-давно отслужила свой срок. Я безотчетно уважала это – практичность. Отец как-то сказал, что больше всего на свете в людях его восхищает практичность, и с тех пор я обращала на практичных людей особенное внимание.

Мы обнялись в знак приветствия, и я почувствовала, насколько он худой под своей мягкой, потрепанной многослойной одеждой. Мне показалось, что с прошлого вечера в нем что-то слегка изменилось. Он по-прежнему был безмятежно спокоен, но в лице появилось какое-то напряжение. Возможно, он нервничал. Как и я, но причиной моей нервозности была наша трезвость. Все прежние мои романтические связи начинались по пьяни и, как правило, случайно.

Музей – не самый удачный выбор для первого свидания. Мы были вынуждены переходить с места на место и смотреть на что-то, не только друг на друга. Изредка мы нарушали молчание, высказывая замечания об экспонатах. Этих обрывочных реплик хватило, чтобы полушепотом обменяться основными сведениями. Я узнала, что он переселился в Дублин год назад, чтобы побыть с занемогшим отцом, которому сейчас стало лучше. Он приехал из-под Копенгагена, где писал художественную критику, а здесь пытается писать эссе, но платят ему за рецензии для журнала.

Паузы погружали меня в едва выносимую тревогу, я боялась, что вот-вот нервно рассмеюсь. Да и сам музей ситуацию не улучшал: некоторые из экспонатов в этом обветшалом, темном и прекрасном старом здании казались просто уморительными. Иногда мы с друзьями приходили туда с похмелья и ржали, разглядывая старые, неумело набитые чучела. Но Киран бродил между ними с совершенно серьезным видом, и я почувствовала себя дурой из-за того, что давлюсь смехом.

Пока Киран рассматривал бабочек, я украдкой разглядывала его. Мне хотелось подойти поближе. Я шагнула к нему, взяла за локоть в потрепанном рукаве и спросила, не хочет ли он перекусить.

По