Х о л н и с о. О чем ты говоришь, сынок?

Д е х к а н б а й. Я же сказал, что без вашего согласия мы никуда не поедем.

Х а м р о б и б и. Нет?!

Д е х к а н б а й. Нет!

Х а м р о б и б и (решительно). Не будет моего согласия!

Д е х к а н б а й. Значит, мы никуда не поедем! Я повторяю вам то, что говорилось на съезде… О делах наших, об отцах говорилось… Как мечтали они о земле, о воде… А тут… и земли и воды, сколько душа пожелает, и мы, комсомольцы, можем осуществить их мечту… Ведь наш Узбекистан… (Увидел лежащее на сури сюзане.) Он, как этот шелк… как это сюзане…

Х а м р о б и б и (тщеславно). Хафиза его вышивает…

Д е х к а н б а й. А что бы вы сказали, если бы на этом сюзане оказалась рогожная заплата?

Х о л н и с о. Ты с ума сошел!

Х а м р о б и б и. Произнести такое о подарке невесты!

Д е х к а н б а й. Я не хотел вас обидеть, тетушка Хамробиби Я только подумал… Наш Узбекистан — он, как шелковое сюзане, переливается всеми цветами, всеми красками… А Голодная степь, как рогожная заплата на шелковом сюзане… Сказал я об этом на сегодняшнем собрании… и на Хафизу смотрю… и она на меня смотрит… мы и улыбнулись друг другу…

Х а м р о б и б и. Небось вы улыбнулись первый?

Д е х к а н б а й. Если бы не я, она бы первая улыбнулась…

Х о л н и с о (умиленно). Любите вы друг друга.

Х а м р о б и б и. И остаетесь с нами…

Д е х к а н б а й. Разумеется… Правда, сегодня… на собрании… мы дали обязательство…

Х а м р о б и б и (всполошившись). Что? Какое обязательство? Ехать?

Х о л н и с о. Ты дал слово, сынок?

Д е х к а н б а й. Да успокойтесь же… Я вам сказал: без вашего согласия мы никуда не поедем!

Х а м р о б и б и. Нет?!

Д е х к а н б а й. Нет.

Х а м р о б и б и (решительно). Не будет моего согласия!

Д е х к а н б а й (чуть-чуть раздражаясь). Значит, мы никуда не поедем! (Отходит в сторону.)

Х а м р о б и б и. Слава аллаху, все обошлось! Собрание им не дороже родных матерей! Где же доченька моя пропадает?

Д е х к а н б а й. Она уже давно дома. Мы вместе пришли.

Х а м р о б и б и. Боже мой, а я здесь сижу… Ее накормить надо… (Уходя.) Желаю вам благополучия…

Х о л н и с о (останавливая Хамробиби). Соседушка! (Кивает на сундучок и патефон.)

Д е х к а н б а й (заметив сундучок). Что это?

Х а м р о б и б и (смущенно). Рассматривали мы их… с подруженькой…

Х а м р о б и б и  с помощью  Х о л н и с о  тащит подарки обратно в дом.

Х о л н и с о (возвращаясь). Надо и тебе поужинать… (Входит в дом.)

Д е х к а н б а й. Сейчас, мама… (Один.) Матери дорогие! Милые матери! Как хорошо понимаете вы наш детский лепет и… перестаете нас понимать, когда мы становимся взрослыми. Мама-то поймет… А вот тетушка Хамробиби…

Входит  Х а ф и з а.

Х а ф и з а. Дехканбай, как вам удалось уговорить маму? Я думала, что день и ночь она теперь плакать будет. А она радуется, вас хвалит. Так им все и рассказали?

Д е х к а н б а й. Почти все. Я сказал… что мы никуда не поедем.

Х а ф и з а. Что?

Д е х к а н б а й. Я сказал, что мы не поедем без их благословения. Терпение, Хафизахон, увидите, наши матери сами снарядят нас в путь.

Голос Хамробиби: «Хафиза! Ужинать!»

Я вас буду ждать в саду, Хафиза!

Х а ф и з а  уходит.

Зачем вселять печаль в материнское сердце, когда в нем должна обитать радость?.. Терпение… Терпение…

Входит Х о л н и с о.

«Терпи и в цель поставленную верь — Терпенье распахнет любую дверь… Терпенье нас от всякой лечит боли — Оделись розами кусты, что нас кололи… Бесплодные пески, солончаки Терпенье превращает в цветники…»

Х о л н и с о. С кем это ты разговариваешь, сынок?

Д е х к а н б а й. Сам с собой, мама. (Шутливо.) Люблю побеседовать с умным человеком. (Серьезно.) Стихи вспомнились. Сто лет, как они написаны, нет, больше, чем сто… а помнят их до сих пор. Гульхани звали поэта, написавшего эти стихи.

Х о л н и с о. Большим, видно, был человеком.

Д е х к а н б а й. Очень большим. И всю жизнь нищенствовал. О нем говорят, что он ни разу не сиживал за хорошим угощением и ни разу не разломил целой лепешки.

Х о л н и с о. Все мы так жили когда-то… Терпели, ой как терпели. Слава всемогущему, не дал моим сыновьям узнать той жизни. Благодарны должны быть мы Ленину.

Д е х к а н б а й. А я вот… оказываюсь неблагодарным.

Х о л н и с о. Что ты, сынок? Кто посмеет сказать такое о моем сыне?

Входит  А м а н.

А м а н. Дехканбай! В клубе уже стенгазету вывесили. «Молния». (Цитирует.) «Привет передовым комсомольцам, едущим преображать Голодную степь!»

Д е х к а н б а й. Вот, мама, и ответ на ваш вопрос.

А м а н. Когда-нибудь и обо мне так напишут: «Привет передовым комсомольцам!»

Х о л н и с о. Аман, иди ужинать!

Д е х к а н б а й (со вздохом). Иди ужинать, Аман!

А м а н (со вздохом). Иду, мама, иду. (Входит в дом.)

Х о л н и с о. Ты дал слово ехать в Голодную степь? Зачем ты его давал? Разве ты и без этого не был бы передовым? Твое имя на Доске почета. Тебя называют гордостью колхоза. Ты был на войне и вернулся с орденами. Пожелает всевышний, и за хлопок тебе дадут орден, он тоже засверкает на твоей груди.

Д е х к а н б а й. Ордена сверкают, когда они освещают дорогу, лежащую впереди… и перестают сверкать, когда человек останавливается…

Х о л н и с о. Почему же твоя дорога должна вести в Голодную степь? Подумай: Голодная степь!..

Д е х к а н б а й. Называли ее когда-то