После первой тренировки шло часовое занятие по военной топографии. Потом небольшой перерыв и еще одна тренировка.

Не все могли это освоить.

Мы с Кайратом месяца через два уже свободно работали одновременно двумя ножами. Поэтому, учась в бригадной школе, я, к удивлению преподавателей, довольно быстро освоил стрельбу из пистолетов с двух рук.

Закончили учебу мы в конце ноября.

Прощаясь, Егор Иваныч подарил мне и Кайрату ножи, сделанные под нашу руку. Клинок был от НР-40 [46], наборная рукоять глубоко сидела в кожаных ножнах. Все это он делал одной рукой, зажимая заготовку в тисках.

Его нож сейчас на моей левой ноге.

Прощаясь, он дал нам несколько наказов:

— Главное, ребята, на войне, чтобы смертного греха на душе не было. Он все видит. — При этом Егор Иваныч указывал пальцем вверх. — Вы хоть и комсомольцы, но это крепко запомните.

Тогда я его не понял, но уже на войне убедился, что трусов и подлецов пуля находит первыми.

— Еще запомните. Если смерти бояться не будешь, в живых останешься. Наш кавалерийский полк ОГПУ был сформирован из уральских и оренбургских казаков. Так басмачи нас всегда от мужиков отличали. Старались не связываться. У нас и потерь почти не было. Твой батя не в счет, — вздохнул он и посмотрел мне в глаза. — Нам тогда английского майора живьем взять задачу поставили. Вот он и подставился. Еще скажу. Если есть возможность не убивать — не убивай. Меня этому еще дед учил. Ну, все. С Богом, ребята.

Он левой рукой перекрестил меня и Кайрата.

Где он сейчас? Кого учит старой казачьей науке? Мать писала, что летом сорок второго Подкидышев уехал из города. Я писал ему в мае сорок второго, когда собирался в Белоруссию. Передавал привет от Орловского.

Знаю, что такая ускоренная игровая форма обучения используется не только в нашем четвертом управлении, но и в контрразведке Смерш [47].

На вокзале меня тогда провожала мать Кайрата и его младшая сестра. Его отец уже погиб в окружении под Киевом. Сестра была на два года младше нас, я ее видел пару раз мельком. Запомнилась только длинная коса. Тогда, на перроне, мы взглянули друг другу в глаза и все поняли без слов. Вот уже почти три года между нами ходят письма — треугольники. В последнем письме Айжан писала, что уже оканчивает педучилище и скоро будет учить первоклассников.

Вспомнилась и учеба в бригадной школе. Февраль сорок второго…

И если бы не Семен Гудзенко [48], не сидел бы я здесь сейчас.

Мне как раз тогда исполнилось восемнадцать, и это был мой первый в жизни разведвыход. Шло наше контрнаступление во время Битвы за Москву. Бригада несла большие потери, и нас, курсантов бригадной школы начсостава, отправили на пополнение боевых частей. Мне и еще двум курсантам предстояло действовать в подгруппе разминирования. Как выразился тогда наш командир Семен Гудзенко: «Производственная практика на свежем воздухе». Первый раз мне предстояло «тропить зеленую» [49].

Тогда ночью по нейтралке я полз за Семеном след в след. Когда мы начали работу, метрах в тридцати сзади залегла основная подгруппа. Эти бойцы, как и Семен, в бригаде с момента формирования. И задача у них еще та! Проползти через очищенный нами проход в минном поле через первую линию немецких траншей и, тихо сняв часовых, вырезать немецкую зенитную батарею калибра «восемь-восемь», поставленную на прямую наводку. Успех или гибель в назначенной на утро атаке танкового батальона зависели только от нас.

Я тогда почти завалил все дело. Семен снимал мины слева, а я справа. За нами тянулся шнур, указывающий проход. Обнаружил «шпринг-мину» [50] с натяжным взрывателем, перекусил проволочку и, выкрутив взрыватель, отбросил его в сугроб. Рука, опустившись в снег в полуметре от обезвреженной мины, наткнулась на что-то твердое. Я тогда не успел толком испугаться, как услышал шепот Гудзенко:

— Лежать, не двигаться!

Смутно помню, как Семен ножом обкапывал мину под моей дрожащей ладонью. Мина оказалась такой же «шпринг», только взрыватель был нажимного действия. Это нас с Семеном и спасло.

Через пару часов мы сидели в жарко натопленном бывшем немецком блиндаже. Наши тридцатьчетверки с автоматчиками на броне ушли далеко на запад.

Семен, глядя на огонь в печурке, сказал:

— В рубашке ты родился, возьми на память, — и протянул мне алюминиевый цилиндрик взрывателя. — Днем тепло было, снег на «усиках» растаял, а под утро вода в лед превратилась, он весь и заледенел, вот и не сработал.

Я долго таскал его в кармане, но уже перед самым окончанием школы его изъял наш старшина роты.

По окончании учебы я должен был лететь в Белоруссию в группе Орловского [51]. Мы уже провели укладку парашютов, но в последний момент все переиграли. Меня назначили командиром отделения в спешно формируемый горный отряд. Туда же попал пришедший из дивизии Дзержинского [52] Саша Пинкевич. Он сильно переживал, что не довелось повоевать на родине. Его к нам зачислили как арткорректировщика. Он служил в артполку дивизии еще до войны и уже имел боевой опыт. Про таких говорят — «глаз-алмаз».

В горах Кавказа, где расстояние трудно определить из-за кажущейся близости, Пинкевич не только с буссолью, но и по сетке бинокля быстро и правильно определял дальность. В уме мгновенно высчитывал поправки на высоту над уровнем моря и ветер. С его целеуказанием все цели, будь то колонны горных егерей или командные пункты, поражались с минимальным расходом снарядов.

Кроме того, Саня оказался великолепным скалолазом. Как такое может быть с человеком, никогда не видевшим гор, загадка. Но уже через месяц тренировок Саня смог залазить по «отрицаловке» [53]. Такого в нашем отряде не умели даже горцы.

Ему я обязан жизнью. Задание тогда было для нас обычным. Подняться выше немцев, пройдя по хребту. На террасе оборудовать наблюдательный пункт, развернуть приемник для радиоперехвата. Дальше вскрыть систему опорных пунктов немцев и быть готовыми к корректировке огня нашей горной батареи.

Все бы хорошо, но в горах обильно прошел снег. Мы шли в связке с Пинкевичем. Сзади шли еще два бойца. Они несли аппаратуру радиоперехвата. Идущий первым Саня прощупывал снег альпенштоком. Он прошел, а я, шагнув чуть в сторону, провалился в занесенную снегом трещину. За моей спиной была радиостанция.

Пинкевич, сдирая ладони в перчатках, сумел удержать меня, пока не подоспели ребята. Рация, слава Богу, осталась целой.

Уже потом, летом сорок третьего, нас ранило одной пулеметной очередью. Это была наша первая операция в группе Хохлова [54].

Нас выбросили в днепровских плавнях. Задача — не взорванный при отступлении в сорок первом мост через Днепр.

Утопив парашюты, мы на надувных лодках с грузом взрывчатки и водолазным снаряжением стали подбираться к мосту. В двух километрах выше по течению, в камышах, оборудовали базу. Сверху накрыли масксетью. Все шло неплохо, если не считать комаров. Перед рассветом, когда часовые обычно клюют носом, мы с Саней поплыли на доразведку объекта. Лица зачернили сажей, на голове пучок камыша. Плыли, держась за большую корягу. На этом и погорели.

Сначала плыли вдоль берега, но потом течение вынесло нас почти на середину реки. На мосту загорелся прожектор, и ударил пулемет. Спасло нас все то же течение, протащившее нас под мостом. Мне по касательной зацепило пулей голову, Пинкевича ранило в плечо. Хорошо еще, что немцы гранаты в воду не бросали. Мы бы всплыли, как глушеная рыба. А немцы молодцы, службу несли бдительно и для профилактики стреляли по всему плавающему. Тогда мы проплыли дальше по течению и на базу вернулись только через сутки.

Хохлов тогда все сделал сам. Надев водолазное снаряжение, в первую ночь он по компасу вышел к центральной опоре моста, протянув по дну саперный провод. Каждую следующую ночь, идя по проводу, он доставлял два ящика тротила. За десять ночей он один заложил полтонны! Мы только охраняли базу и готовили пищу.

Хохлов рванул мост, когда через него шел эшелон с техникой. Нажав кнопку подрывной машинки, он через мгновение увидел вздыбившийся мост и летящие