ко взрослому, казалось ей несуразным. Оливия не то чтобы не любила детей, но предпочитала не иметь с ними никаких дел: ей были интересны состоявшиеся личности, желательно те, которые обстоятельно описывались в книгах, а детская непосредственность не вызывала у нее умиления — только досаду.

Фамилия мальчишки подтвердила ее подозрения. Ребенок! У графа есть ребенок!

— Я вижу, вы хорошо провели время, — обратился граф к гувернантке, которая подвела мальчика к ним.

Та опустила глаза и ответила, глотая слоги:

— Да, милорд… То есть… нам вас очень не хватало, конечно… Я имею в виду Себастьяна. Он все время спрашивал, когда вы вернетесь. И мы все, мы все так рады, что вы обручились, милорд. Это было так неожиданно для нас. Мы надеемся, что вы будете очень счастливы. Меня зовут Ката. Ката Хоупфул. Я гувернантка Себастьяна, — она быстро вскинула глаза на Оливию, рассматривая ее с детским восторгом, но встретив ответный взгляд, поспешно потупилась.

Оливия обвела гувернантку критическим взглядом. Высокий рост и крепкое телосложение, широкое лицо с круглым носом, вьющиеся русые волосы того мышиного оттенка, который девушки обычно закрашивают, розоватая кожа, чуть что вспыхивающая пунцовым румянцем. Одним словом, Ката некрасива. Причем некрасива самым грустным образом, так, как бывают некрасивы только крестьянки, хотя Ката вряд ли была одной из них.

Оливия приосанилась, с облегчением и гордостью подумав о собственной красоте, уже давно воспринимавшейся как само собой разумеющееся. Подумать только, ведь и она могла бы быть такой как Ката! Какой была бы тогда ее жизнь?

— А сегодня мы будем фехтовать? — спросил Себастьян, от холода переминаясь с ноги на ногу.

— Нет, мой мальчик, уже поздно. Тебе давно пора спать, — осадил его пыл лорд Колдблад. — Ката, вам следовало уложить его до нашего приезда, — нахмурился он.

— Я знаю, милорд. Но Себастьян весь день так ждал вас, что едва удавалось занять его внимание. Мне показалось, это будет несправедливо по отношению…

— Не нужно инициативы. В следующий раз, просто соблюдайте установленный распорядок, — устало прервал ее граф.

Когда они, следуя за терпеливо ожидающим лакеем, наконец вошли в тепло помещения, и Ката с мальчиком удалились, Оливия приблизилась к Колдбладу и гневно прошептала:

— Вы не сказали мне, что у вас есть сын!

— У меня нет сына, — не дрогнув, возразил граф.

— Как? А Себастьян?

— Я нашел этого мальчика младенцем, дал ему свою фамилию и позволил остаться в замке. Когда он повзрослеет, я оплачу его учебу за границей, и больше мы не увидимся.

— Какая неслыханная щедрость, — фыркнула Оливия. — Разве вы не видите, что он к вам привязан?

— Возможно, — спокойно возразил Колдблад. — Все мы привязаны к тому, что нам знакомо. Но это пройдет, как только он окажется среди ровесников.

«А вы, Вы не привязаны к нему?» — вертелось на языке у Оливии, но она не успела задать вопрос, к ним уже спешила прислуга.

Поскольку было уже поздно, они не стали переодеваться к ужину, а сразу направились в просторную столовую, где два услужливых лакея подали им скромный ужин. Слишком скромный, даже по меркам Оливии, которая ожидала пиршественного стола, ломящегося от изысканных яств. Но нет, как оказалось, в еде граф был донельзя аскетичен. Остывшее жаркое, сухие рогалики вместо хлеба и невкусное вино испортили ее и так не самое бравурное расположение духа. Вдобавок, по залу гуляли сквозняки, а граф, которого она пыталась занять беседой, молча поглощал пищу, отражая ее слова, как зеркало — солнечные блики.

— Кларенс будет твоей горничной, она проводит тебя в твою комнату. Все твои вещи уже там, — промокнув губы салфеткой, сказал под конец трапезы граф. Сонная девушка уже нетерпеливо выглядывала из-за угла, поджидая Оливию. Заметив, что на нее смотрят, она поспешно отшатнулась.

— Разве у нас будет не одна комната? — спросила Оливия, пригубив вина и в который раз поморщившись.

— Нет, — покачал головой граф. — в Колдфилде достаточно места, чтобы у каждого было свое личное пространство.

— Разве нам не полагается делить кровь и постель? — поддразнила его Оливия, чувствуя себя почти оскорбленной.

Оливия знала, что физическая близость — лучший способ побороть зачатки уважения к этому человеку, вытрясти крупицы иррационального страха перед его личностью, вырвать с корнем ростки слепого восхищения, невольно начавшие прорастать с первого дня знакомства. Пока он исполином возвышался над ней, спокойный и уверенный в своей непоколебимой силе, он подстегивал ее желание развенчать идола, чтобы потом освободившееся в сердце место залить смолой презрения по отношению к нему, и со спокойной душой целиком отдаться иному, более возвышенному миру идей, скрытому в книжных страницах.

Граф снова наградил ее долгим пристальным взглядом, от которого ей стало не по себе. В плохо освещенном зале его светлые глаза заблестели, как серебряные монеты.

— Я уже сегодня говорил это, дорогая. Тебе стоит научиться терпению.

========== Глава 3 ==========

Бежать. Пока не воспротивятся легкие, пока еще бьется сердце. Бежать сквозь арки лесных сводов, спотыкаясь на корнях, путаясь в юбках, поскальзываясь на мокром мху, проваливаясь по щиколотку в раскисшую после дождя почву. Бежать прочь, бежать без оглядки. Бежать, пока есть надежда.

Оливия повернулась на бок и тихо застонала, не сразу понимая, где находится. Когда вспомнила, поднесла руку к лицу — то оказалось мокрым от слез. Везде и всегда одно и то же: нет ей забвения, нет покоя. Оливия знала, как избавить себя от душевных терзаний днем: поток ее мыслей шел по давно вырытым траншеям, малейшие отклонения пресекались на месте — только так воспоминания укрощались и заключались под стражу; но ночью, когда оковы воли были сняты, ее преследовали ночные кошмары. Она накликала на себя проклятие, много лет назад сделав то, чего не сделать не могла, и теперь была вынуждена нести на себе груз прошлого. На счастье Оливия больше не уповала, только на покой.

Леди Колдблад села на постели, спросонья оглядываясь по сторонам. Ей хотелось скорее себя чем-нибудь занять, переключить внимание на какую-нибудь деятельность, но в замке было тихо, да и в узкое окно глядела глубокая ночь, и Оливия вновь с головой забралась под толстое пуховое одеяло, пахнущее затхло, как будто оно не одно десятилетие пролежало в сундуке, ожидая новую хозяйку. Холодно, до чего холодно. Ступни совсем превратились в ледышки, горло саднило, как при начинающейся простуде. Оливия терла нос и часто дышала на руки, но согреться не могла. Она так и лежала без сна до самого рассвета, и чтобы ослабить гнетущую тяжесть на сердце, в деталях представляла себе, какие у нее теперь будут платья, туфли и