этого чуда и старательно обходил эту тему молчанием. И на такую исходную природную стыдливость русского человека легло тысячелетнее отношение к сексу нашей православной Церкви.

Представьте себе обычную картину для любой дореволюционной деревни, которая в воскресный солнечный день собирается на заутреню. Отдельно выстраивается опрятная очередь стесняющихся молодых людей — парней и девок, — которые должны исповедаться перед батюшкой в том, что не удержались и «согрешили» накануне Воскресенья. А мимо идут взрослые односельчане и посмеиваются.

Что это? И неужели трудно было понять, что подобные интимные и глубоко ранимые чувства молодой семьи нельзя предавать огласке и выставлять напоказ? Или Церковь, которая владеет Евангелием с удивительно сердечными словами Христа, этого не понимала? «Окаменело сердце их, слушают и не слышат, смотрят и не видят». (Мк. 4:12; 8:17).

Но ведь факт остается фактом. И неужели мы в этой книге будем использовать холодно-отталкивающее английское слово sex в том случае, когда нам придется говорить об «этом»? А говорить надо, потому что для человека это — почти «главный инструмент» для исполнения заповеди Христа, а значит, и для того, что в Церкви принято называть «спасением». Мне кажется, для любого нравственно здорового русского человека слово sex звучит мерзко. Что это за слово такое, если его можно применить одновременно к действиям новобрачных и проститутки? Это слово из какого-то инфернального мира.

«Научным эквивалентом» этого слова в русском языке является слово «пол»: пол мужской и пол женский, причем, безо всяких намеков на непозволительные действия. И ведь далеко не всякий россиянин осознаёт, что «пол» — это в данном случае не та крашенная дощатая поверхность комнаты, по которой люди ходят, и на которой, в случае чрезвычайной необходимости, можно совершить «эти» действия за неимением кровати. Русское слово «пол» — это сокращенное от слова «половина». Мужчина — это только «половина», но и женщина — тоже «половина», а вместе они — муж и жена — это единое целое, которое изначально существовало при создании нашего мира. Это уже «полный» Человек, антʰропос по терминологии Христа. И именно о таком Человеке — важные слова Иисуса Христа в девятнадцатой главе Евангелия от Матфея. И именно об этом мы будем говорить.

Утратив правильное представление о «поле», человек лишается возможности получения мистерий и осознания истинного смысла своего существования. А эрос в решении этого чрезвычайно важного «полового» вопроса имеет исключительное значение. Сегодня человек живет, как животное: занимается сексом, рождает и умирает. Мы будем использовать слово «секс» для конкретизации дела в публичном доме, и нигде больше. У животных это, конечно, не секс, а случка.

А как же быть со всей остальной нормальной «любовью», и кто нам в этом поможет? Ведь если говорить по-человечески, то настоящая любовь в молодом возрасте, особенно первая, — это нечто такое, что невозможно описать никакими словами. Человек — как живая букашка, наколотая на иголку в коллекции у ботаника. Шевелит ножками, а с булавки слезть не может. И это знает каждый, кто пережил мучительное и прекрасное чувство любви. И для чего оно дано нам, мужчинам и женщинам?

Поможет в вопросе классификации любви тот греческий язык, на котором написаны Евангелия. Древнегреческий язык вобрал в себя несметную мудрость древних. Эллины были такими же людьми, как и мы, сегодняшние. Человек ни в чем не изменился, — изменились окружающие его обстоятельства. Боги и религия значили для эллина гораздо больше, чем для нас с вами. И этот эллин прекрасно понимал, что его любовь к Богу совершенно другая, чем, например, похожее чувство к сыну или чувство к своему городу-полису, или — к любимой женщине. И совершенно естественно, что для каждого из этих чувств у эллина, в его языке, было свое отдельное слово.

Для русского слова «любить» наиболее близким греческим эквивалентом является слово филео — «любить», «испытывать глубокое чувство дружбы», «ощущать привязанность, влечение», «нравиться» (словарные значения). Отсюда — слово «друг», филос. Возвышенное чувство к богам, почитание и любовь к ним выражались глаголом агапао — тоже «любить», но уже по-другому.

Следует напомнить, что в первоначальной христианской Церкви (правильнее сказать, если переводить это с греческого, — не в «церкви», а в «народной сходке») практиковались вечерние собрания единоверцев, которые заканчивались взаимными поцелуями — всех со всеми. Такие «вечери любви» назывались агапами. И мы теперь понимаем, что эти «поцелуи» были совсем не такими, которые в греческом языке именуются уже известным нам словом филео, второе значение которого — «целовать». Мы чаще всего целуем своих любимых поцелуем филео, но не агапао.

Далее, от имени греческого бога Эрота — крылатого мальчика с луком и стрелами любви — берет начало еще одно «любовное» слово, эротао — любить страстно, и даже похотливо. Это и есть физическая, плотская любовь. Это эрос. Греки не видели в этом ничего гадкого. Любовь к Отчизне и к родителям — это уже совершенно другое греческое слово, которое мы использовать не будем, потому что речь не об этом.

Приведем небольшой, но показательный пример из канонического Евангелия от Иоанна. Пусть наш читатель не пугается: мы будем говорить обо всем этом безо всякого богословского «занудства» и назиданий. Причем, мы вовсе не требуем от нашего читателя, чтобы он знал евангельский текст. Для него вполне достаточно той информации, которой обладает любой грамотный европеец.

Итак, в последней главе ученики ловят в лодке рыбу и видят на берегу человека. Они узнают, что это их Учитель Иисус, который воскрес. И когда они сидят вместе с ним у костра и едят печеную рыбу, Иисус спрашивает Петра: «Любишь ли ты Меня больше, нежели они?» (Ин. 21:15). Петр отвечает: «Да, господин, Ты знаешь, я люблю Тебя». Повторно его спрашивает Иисус: «Любишь ли ты Меня?». Опять, то же самое отвечает ему Петр. И в третий раз спрашивает его Иисус: «Любишь ли ты Меня?». Опечалился Петр, что в третий раз спросил его Иисус: «Любишь ли ты Меня?».

Откуда возник такой вопрос у Иисуса? Дело в том, что Петр трижды предал Христа отказавшись от него словесно, когда Иисуса судили иудеи (сказал, с клятвой и божбой: «Не знаю сего человека»; Мф. 26:74). И по логике, Иисус тоже должен был задать ему этот вопрос трижды, чтобы «отмыть» три Петровы «проказы». Но в таком случае Петру, если он действительно любит Христа, обижаться было не на что. А в Евангелии сказано, что после третьего вопроса он «был опечален». Русскому читателю здесь ничего не понятно, и это естественно.

А все дело в рассмотренной нами особенности греческого языка, на котором