— Их снимали еще до моего рождения, — хмуро проворчал я.

— Ишь ты какой остряк! Тогда садись на мое место и звони прямо министру культуры! Может, тебе будут присылать прямо с киностудии!

Видя мою недовольную мину, он повернулся к своим собеседникам:

— Вот так всегда: вынь им и подай! А где взять, это их не интересует. Вот когда я еще базовым клубом заведовал, приходилось мне комплектовать корабельные библиотеки. Так что вы думаете? Каждый библиотекарь требовал «Декамерона»!

Я не имел желания узнавать, чем заведовал балагур-капитан до базового клуба, поэтому попросил:

— Отметьте в заявке то, что есть у вас, и я пойду получать.

После я узнал, что фамилия начальника кинобазы — Сиротинский, а прозвище — «блуждающий капитан». Это потому, что не задерживался он подолгу на одном месте. В гарнизоне о нем ходило множество притч, и, как мне думается, с собственного его благословения. Мне их часто рассказывал Мошковцев:

— Сандро, еще одна история из жизни служителей муз! Встает как-то поутру капитан Сиротинский с головной болью. Вызывает рассыльного. «Слушай, голубчик, — ему говорит. — Слетал бы ты в аптеку, взял чего-нибудь от головы». — «Понял, товарищ капитан! А чего купить: пирамидону или пургену?» — «А что угодно, лишь бы полегчало...» Рассыльный одна нога здесь, другая там. Обернулся мигом. «Заперта аптека, товарищ капитан, — докладывает, — но лекарства я вам принес. Самого верного — бутылку жигулевского пива!»

Но вскоре мне стало не до шуток. Внезапно замолчала Оля. Она и раньше не баловала меня своим вниманием, писала на одной стороне тетрадного листка, а то и вовсе несколько строк на ярлыке от молочной фляги: жива, здорова, люблю, целую.

Ясность внесла мама. Она сообщила, что нежданно-негаданно свалилось на Олину голову новое несчастье: мать ее, Акулину, разбил паралич. В одночасье, хмельную, возле чужого подворья. Больную возили в районную клинику, но и там ей не сумели ничем помочь, онемела у нее вся правая половина тела. Знать, навсегда отплясалась и отпелась беззаботная бражница Акулина Лапина. Только почему не поделилась Оля горем своим со мной? Или я не самый близкий ей человек?

Глава 15

«Несколько мыслей о командирском авторитете. Искусственно его никому не создашь, образуется он по крупицам незримо и неисповедимо. Важны даже интонации голоса. Криком ничего не добьешься. Заискиванием и псевдодемократизмом тоже. Котс, к примеру, не забивал козла в матросском кубрике, даже по трансляции не часто обращался к экипажу. Но если уж просил о чем-то, то знал: матросы расшибутся, а выполнят. Коли говорит сам командир, значит, дело исключительно важное. Котс умел влиять своим авторитетом. Ну, а я сам? Я тоже чувствую, что личный состав меня уважает. Исключение составляет, пожалуй, лишь комендор Болотников. Но если командира не любит хотя бы один человек, авторитет его, несомненно, страдает...»

Поздно ночью «тридцатка» покидает бухту, отправляясь в свое первое большое плавание. Проплывает мимо темная полоска береговой черты, что-то мигает прожектором рейдовый буксир.

В открытом море лодку встречает свежая погода. Да и не удивительно: ноябрь на исходе, наступает время коварных черноморских норд-остов. Костров уже почувствовал, что короткая и крутая здешняя волна ничуть не милосерднее океанской.

По заданию «тридцатке» предстоит двухсуточная стоянка на внешнем рейде Цемесской бухты, где ей назначена исходная точка для развертывания.

Костров впервые в этих местах. Он с любопытством глядит на раскинувшийся амфитеатром город Новороссийск, под которым была легендарная Малая земля, обильно политая кровью отважных десантников-куниковцѳв. Мысленно он склоняет голову возле обелисков, похожих отсюда на белые карандаши.

— О, побачьте, товарищ командир! — говорит за его спиной поднявшийся на мостик боцман Тятько. — Дюже захвилювався старик Барада. Це поганая примета!

И он показывает рукой на цепочку гор, тянущуюся на юго-восток от Новороссийска. Над их лысыми макушками клубится грязно-серая пелена.

— Надо срочно выбирать якорь, — поддержал боцмана старпом Левченко.

В душе Костров посмеивается над их страхами. Море совсем тихое, а из рваных белесых облаков, неподвижно застрявших над лодкой, сыплет мелкий снежок.

Пока играется аврал, на глазах у всех, кто стоит наверху, происходит невообразимое. Внезапно, словно сорвавшись с привязи, поднимается ветер. Видно, как он мчится от берега, срывая пенные клочья с ощетинившегося моря. Все вокруг становится темно-свинцовым, зловещим. А через несколько минут лодку по самую рубку окатывают волны, их пенные гребни тянутся к мостику.

— Это бора! — кричит в ухо Кострову Левченко.

Натягиваясь струной, хлещет по корпусу якорная цепь. «Только бы выдержал мотор брашпиля», — тревожно думает Костров. И тут же в носовой надстройке раздается металлический лязг.

— Застопорен выбор якорь-цепи, — поступает доклад на мостик.

Из рубочного люка вылетает взъерошенный боцман,

— Лопнул отсекатель! — растерянно кричит он. — Якорь-цепь накрутилась на брашпиль!

— Приготовиться расклепать! — приказывает Костров.

— Поторопитесь, боцман, не то нас выкинет на камни! — добавляет Левченко.

— Есть!

Мичман спешит на палубу. Набежавшие валы сбивают его с ног, но Тятько цепко держится за леер.

— Пришлите мне на допомогу хлопца подюжее! — стараясь перекричать грохот и свист, просит боцман. — И пусть захватит лом! Поняли? Нужен лом!

Не задумываясь, Костров вызывает наверх Геньку Лапина. Две фигурки копошатся у самого форштевня. Многотонные громады воды, готовые все смять на своем пути, обрушиваются на палубу с таким шумом, что у всех стоящих на мостике замирают сердца. Но скатывается волна, люди поднимаются на ноги, и мерный стук кувалды вновь сотрясает лодку. Вскидывается на гребне волны стальная лючина и долго еще держится на поверхности моря, словно щепа.

А боцман с Генькой скрываются в надстройке. И только когда снова начинает громыхать и дергаться якорная цепь, Костров понимает замысел мичмана Тятько. Тот решил спасти якорь и якорь-цепь, с помощью лома вручную направляя ее звенья в горло цистерны.

Костров представил себе, как Генька лежит на боку, вытянув в мучительном напряжении руки, жидкая грязь стекает прямо на него, а он не может даже вытереть лицо. Холодок прошел по спине у Кострова. Разве сможет Генька выдержать такую нечеловеческую нагрузку? Ослабнут руки, вырвется лом, и... Но цепь все продолжает погромыхивать,