– Привет. Шеф сказал, я могу уже появиться. Вот, завтрак вам принес. А это тебе, – мне в лицо ткнул веником из роз, и я потерянно его приняла.

– Спасибо… А ты почему живой?

* * *

Уставившись на себя в зеркало, почему-то улыбался. Впервые за долгое время, лет так за пятнадцать, ощущал радость. Без транков и антидепрессантов, без бухла или чего-то позабористей. Не потому, что Злата потеряла надежду сбежать от него и прямо сейчас говорила об этом Уилсону.

Потому что она не хочет больше бежать. Незачем ей. И он может больше не скрываться.

Ранее в России:

Очнулся от пронзающего мозг писка аппаратов, проводами от которых был обмотан, словно ебаная мумия. Было бы смешно. Если бы не было так больно. К физической боли ему не привыкать. После того ада в горящей машине он многое способен выдержать. Но тут боль появилась ещё и моральная. От мысли, что Злата сейчас, наверное, бежит от него. Или уже сбежала. Сучка подлая. Прямо в грудину засадила. Меж рёбер. Ещё немного и в самое сердце. Видать, промахнулась, раз он сейчас дышит.

Смешно, но Имран думал, что его у него нет. Сердца. Что оно иссохло с годами от ненависти и неразделённой любви к суке, которая этого не заслуживала.

Машка, скорее всего, тоже сбежала. Но на неё было насрать. Он уже давно смирился с мыслью, что её нет. И не нужна больше. Стала не нужна с тех пор, как появилась Злата. Прошло всё у него к бывшей. Будто и не было никогда.

– Что вы делаете? Вам же нельзя вставать! – в панике к нему бросилась какая-то баба в голубом костюме.

– Ты кто такая? – огрызнулся, отталкивая её.

– Я? Я медсестра… Подождите, куда же вы, я помогу вам подняться, осторожнее!

– Зови отца. Я знаю, он где-то здесь, – слышал пару раз его голос, когда приходил в себя. Да и понимал, что старик не оставил бы его загибаться, хоть Имран и не был никогда любимым сыном.

Отец влетел в палату, когда Имран уже повыдёргивал из себя все иглы, торчащие отовсюду, как у дикобраза. Спасибо, в жопу не поимели, пока в отрубе был.

– Где Злата? – спросил у старика, а тот, рванув его за больничную рубаху, обнял.

– Живой засранец. Живой. Я уже думал, ты раньше меня… Сын, чтоб тебя! – отстранился, осматривая Имрана с ног до головы.

– Ага. Живой. Только можно мне шмотки нормальные, мне это платье нихера не идёт.

Шамаев-старший кивнул медсестре, и та ринулась за дверь.

– Сейчас всё принесут. Ты только не вставай так резко. Посиди еще. Ты долго был в отключке. Едва в кому не впал. А суку эту я тебе привезу по запчастям, сын. Уже послал за ней людей. Ваха твой в подвале у меня сидит. Клянётся, что не знал, что эта тварь тебя ранила. Ничего. Я их всех в одном костре спалю и мясо псам скормлю.

В голове ещё туманилось от лекарств, которыми его накачали, как гребаную подопытную крысу. Мотнул головой, прогоняя головокружение.

– Не трогай её. И Ваху тоже. Никого их них.

– Ты серьёзно думаешь, что я спущу с рук этим девкам и их пособнику тот факт, что они тебя чуть не убили?

– Ну ты же спустил с рук то же самое Булату, – зло вырвал из вены иглу и зашипел от тупой, но сильной боли. Нехило его истыкали тут. Сколько он здесь? Неделю? Две?

– Булат мой сын, как и ты. А эти выблядки…

– А эти выблядки мои. И баба моя, и прислуга моя. Ясно? Отзови людей. Я серьёзно.

Пару минут они сражались с отцом взглядами, а после старик кого-то набрал, бросил: «Отбой!». И Имрану стало легче. Легче от того, что теперь она в безопасности. Если и грохнет её кто, то это будет он сам.

Он видел её во сне. В коме, в бреду, или где он там был? Похуй. Он видел её там. Видел её, ребёнка, их дом. И орал в пустоту, потому что в доме с ребёнком она была с другим. С кем-то, чьего лица он даже не рассмотрел. Но уже возненавидел эту мразь. Грохнет уёбка. На куски раскромсает. Если тот появится.

Но сначала нужно найти Златку. Отыскать, где бы она не спряталась.

– Где она сейчас? – спросил у отца, а тот упрямо сжал челюсти.

– Я за твоими шлюхами бегать не нанимался.

– Пошли за ней своих людей, но пусть не трогают, – хромая дошёл до зеркала, оттолкнул от себя суетящуюся медсестру. Попытался переодеться сам, но выходило хреново, поэтому всё же подпустил тёлку к себе. – Отец? – повернулся, так и не дождавшись ответа.

Старик вздохнул, мрачно взглянул на сына из-под густых бровей.

– Ты сам за ней поедешь. Если захочешь. В общем, тебе решать куда ехать и что делать. Здесь тебя больше нет, Имран. Я тебя похоронил.

Басаев опустился обратно на кушетку, непонимающе уставился на старика.

– В смысле?

– В прямом. Тебя нет больше. Погиб. Пожар там был в твоём доме. Ты и сгорел в нём. Теперь у тебя новое имя, новая семья и новая жизнь. Ты же этого хотел? Ведь так? Забирай. Теперь половина моего имущества твоя. Америка тебя ждёт. Хотя и не люблю я этих пиндосов, – усмехнулся. – Что смотришь? Стар я стал. Ухожу на пенсию. Куда-нибудь подальше от городской суеты. А вы с Булатом… Не хочу я больше наблюдать, как вы глотки друг другу грызёте. Уезжайте. И лучше будет, если даже он не узнает о том, что ты жив. Сучка эта твоя, кстати, в Америке.

Эпилог

Снежная метель забрала меня в свои объятия, окутала, спрятала от посторонних взглядов. Я знала, что безопасники Имрана где-то рядом, как и он сам, и Ваха, словно верный пёс, но не видела их и от этого становилось легче. Сынуля спал в тёплом доме, а я отмораживала себе руки и ноги и тихо выла в снежной канители.

Слёзы замерзали на ресницах и тут же таяли, обжигали горячим щеки и тут же леденели. А я плакала, плакала и не могла остановиться.

Конец ли это?

Не знаю.

Простила ли я его?

Не знаю.

Стало ли мне легче?

Знаю. Стало.

Ведь я теперь не убийца. Я теперь нормальный человек. Я теперь не буду видеть во снах, как втыкаю в его грудь нож, как по моим руками стекает алая кровь и как его отец ищет меня, чтобы растерзать.

Чьи-то