Лоренцо, ты слышал? Мы убегаем, прямо сейчас. А вы, молодые люди?

— Мы должны остаться, — ответил я. — Трупы в подвале рано или поздно свяжут с нами, и объяснить их потом будет гораздо сложнее.

— Резонно, — согласился Скорцезе, — но как вы собираетесь их объяснить?

— Ложь для нас неприемлема, — ответил я, — но мы вполне можем недоговаривать или вводить в заблуждение. Главное, нужно как-то обойти роль преподобного Эннио. Идеально будет, если удастся создать впечатление, что он сражался с бандитами и погиб от их руки.

— Разумная мысль, — с уважением посмотрел на меня кардинал. — Жаль, что наше знакомство состоялось при столь неблагоприятных обстоятельствах, но надеюсь, что у нас ещё будет возможность встретиться. До свидания, господа! Я прикажу слугам проводить вас в гостиную, а если ваши предположения всё-таки неверны, и никаких гвардейцев не появится, то они помогут вам вернуться домой.

Мы вежливо поклонились.

— Удачи вам, ваше высокопреосвященство, — пожелал я.

* * *

Ждать пришлось совсем недолго. Не успели мы расположиться в большой гостиной, как снаружи послышался шум и крики, и в комнату ворвались вооружённые гвардейцы, сразу же взявшие нас на прицел. Мы продолжали сидеть, демонстративно не обращая на них внимания — Ленка листала какой-то журнал на итальянском, а я просто задумчиво смотрел в окно. Крики и топот за дверью не смолкали, и через несколько минут в гостиную ворвался новый персонаж. Одет он был в мирскую одежду, но большой крест на груди говорил о том, что это священник. Новоприбывший был сильно не в духе.

— Где он? — рявкнул священник, обращаясь ко мне.

— Кто вы? — спокойно спросил я, неторопливо оторвав взгляд от пейзажа за окном. Ленка продолжала рассеянно листать журнал, совершенно не отвлекаясь на эту суматоху.

— Я спросил вас, где кардинал, — прорычал тот. — Отвечайте немедленно!

— Я не собираюсь разговаривать с неизвестным, — ответил я. — Кто вы — грабитель? Бандит? По какому праву вы ворвались в чужой дом?

— Я аббат Доминик Верде, и я здесь представляю закон. Вы обязаны отвечать на мои вопросы.

— Ничего подобного, — возразил я, — мы не обязаны отвечать на ваши вопросы. Но мы можем на них ответить, если вы убавите тон и будете задавать свои вопросы вежливо.

Аббат смотрел на меня, в бешенстве сверкая глазами, и я уже начал бояться, что он сделает какую-нибудь глупость — слишком уж он был зол. Однако он всё-таки сумел совладать с собой, и наш разговор продолжился в более приемлемом тоне.

— Итак, молодой человек, я вас спрашиваю: где кардинал Скорцезе?

— Помилуйте, аббат — откуда мне это знать? — удивился я. — Почему вы вообще задаёте мне подобные вопросы?

— Ко мне следует обращаться «отец Доминик» или «преподобный», — нахмурился аббат.

— А ко мне следует обращаться «господин Кеннер», — парировал я.

— Хорошо, господин Кеннер, — скрипнул зубами Верде. — Вам известно, где сейчас кардинал Скорцезе?

— Не имею ни малейшего представления, преподобный, — ответил я. — И кстати, что вам вообще от нас нужно?

— Ваш переводчик сообщил, что вас похитили люди кардинала Скорцезе. Мы прибыли к вам на помощь, так что я рассчитываю на ваше сотрудничество.

— Это ложь, — отмёл я это заявление. — Нас действительно похитили, но не люди Скорцезе, а ваши соучастники. Что же касается нашего переводчика Джованни Роско, то именно он и привёл нас в засаду, где нас ждали люди папы.

Верде начал наливаться краской.

— А вы, уважаемые, — обратился я к недружелюбно глядящим на меня гвардейцам, — можете не сверлить меня подобными взглядами. Подумайте о том, во что вас втянули, и что вы скажете нашей матери, когда она станет карать всех замешанных в этом преступлении. То, что вы делаете это по приказу, не будет для неё оправданием.

— Я давно не слышал подобного бреда… — начал Верде.

— Прежде чем вы что-то скажете, преподобный, — прервал его я, — вам стоит знать, что я эмпат и чувствую ложь. И вообще, я не вижу смысла продолжать этот разговор здесь. Приходите к нам в палаццо дельоспити дель папа, и мы обсудим все детали этого дела вместе с нашей матерью. Прихватите с собой Джованни Роско, нам будет интересно выслушать его версию.

— Я хочу услышать ваши объяснения по поводу четырёх трупов в подвале, — упрямо сказал аббат.

— Это ваши люди, которые нас похитили. Все объяснения мы вам предоставим в присутствии сиятельной Милославы Арди. А сейчас мы отправляемся домой.

— Я не могу вас отпустить, — мрачно сказал Верде. — Здесь произошло убийство четырёх человек, и я обязан расследовать это дело.

— Зачем вы ещё больше усугубляете свою позицию, преподобный? — кротко спросил его я. — Она и так хуже некуда. Наша мать вот-вот начнёт нас искать, и очень скоро она нас найдёт. Даже если вы убьёте нас и всех слуг в доме, это ничего не изменит — вы ничего не сможете спрятать от Высшей. Вы действительно хотите, чтобы она пришла сюда? Вам ведь тогда придётся отвечать на её вопросы.

Аббат скрипнул зубами, глядя на нас с неприкрытой ненавистью.

— Дорогая, мы уходим, — объявил я.

Нас не стали задерживать.

Это было довольно странное чувство — ощущать себя маленьким ребёнком, который грозится пожаловаться маме. Однако особого выбора у меня нет — это дома в княжестве я что-то из себя представляю, а для местных я всего лишь непонятный молодой человек откуда-то издалека, то ли обычный шевалье, то ли вообще не дворянин. У нас в княжествах не применяется европейское вассальное право, так что в империи наше дворянство не признают, или, точнее, считают сомнительным.

Совсем другое дело мама — любой, увидевший её поле, уже вряд ли его забудет. Сказать по правде, не будь она моей матерью, я бы и сам старался держаться поосторожнее с человеком, способным сотворить такое.

Всё же, на мой взгляд, самое важное отличие этого мира от моего старого — это то, что здесь есть понятие личной силы, полностью отсутствующее там. В моём старом мире одинокий человек всегда совершенно беспомощен перед любой организованной группой, и единственный шанс для него как-то подняться в обществе — это занять своё место в общественной пирамиде. Но как только он начинает опираться на других людей, он теряет личную свободу — другие люди поддерживают его не даром, и чем выше он поднимается, тем больше приобретает обязательств. Парадоксальным образом за власть над другими он вынужден платить своей свободой. Даже король вынужден вести своё королевство лишь туда, куда хотят идти его придворные. Тот же Пётр Первый тиранил бояр вовсе не по злобе — не замени он их своими верными соратниками, царствование его было бы