— О, конечно.

Мы поднялись к ней в комнату и закрыли дверь.

— Чего хотела Мейбл?

— Тс-с-с, не так громко! — шикнула Филлис. Потом глубоко вздохнула и с жаром зашептала: — Это случилось! Начались боевые действия!

Меня вдруг захлестнули ужасно необычные и противоречивые чувства. Мне было одновременно и жарко, и холодно, а живот скрутило так, будто он сам себя связал морским узлом.

— Какие действия? — спросила или, вернее, каркнула я, поскольку во рту совершенно пересохло. Я почему-то вовсе не ожидала, что вести о том, как мы расписали почтовый ящик, разлетятся так быстро, и теперь, столкнувшись с реальностью, была несколько ошеломлена.

— Миссис Шихи-Скеффингтон, миссис Палмер и несколько других дам перебили множество окон. На Главном почтамте, в правительственных зданиях и куче других мест.

— Что? — на мгновение я решила, что ослышалась.

— Их всех арестовали, — продолжала Филлис, почти дрожа от восторга. — Я не знала, что они это планируют. Хотя, разумеется, никто из нас не знал.

— Поверить не могу, — ошеломлённо проговорила я. Разве могли мы предсказать, что совершим столь дерзкий поступок в то самое утро, когда лидеры движения перейдут к боевым действиям? Хотя вряд ли они ставили свои планы в зависимость от отъезда Гарри и прорыва труб на Эклс-стрит (по крайней мере, это было бы очень странно).

— Разве это не чудесно? — спросила Филлис. — Они такие героини. Теперь все узнают, насколько серьёзной силой стало наше движение.

— А они сделали ещё что-нибудь? В смысле, помимо разбитых окон.

— А что, этого мало? Это уже больше, чем сделали остальные.

— Конечно, не мало, — быстро ответила я. — Просто было интересно.

— Ну, насколько я знаю, это всё. Хотела бы и я что-нибудь сделать… Но они, разумеется, не могли никого посвятить в свои планы — уж во всяком случае не рядовых членов, вроде меня, Кэтлин и Мейбл.

— Разумеется.

— Я должна сходить к Кэтлин. У Мейбл не было возможности ей сообщить, хотя её тётя, должно быть, уже обо всём слышала и всё ей рассказала. По правде сказать, все скоро узнают: это будет в вечерних газетах.

Пару минут спустя она практически вприпрыжку бросилась к дому Кэтлин и выглядела при этом совершенно счастливой. А вот я не понимала, что и чувствовать, кроме некоторого остолбенения. Мне хотелось побыстрее сообщить новости Норе, но мама всё ещё не оставила мыслей насчёт «проявить усердие». На этот раз, очевидно, имелось в виду, что я должна помочь ей подшить шляпу, которую я носила прошлым летом, чтобы та «выглядела презентабельно» (я-то считала, что она и так выглядит вполне презентабельно, но мама сказала, что она похожа на старую тряпку, а это, по мне, несколько резковато).

Неудивительно, что, сколько бы я ни отмеряла ленту, это не помогало успокоить мои мысли, и они кружили, словно волчок. Но едва я приложила новую ленту к старой, чтобы сравнить длину, как меня поразила ужасная мысль: а что, если миссис Шихи-Скеффингтон и других дам, бивших вместе с ней окна, обвинят в том, что сделали мы? Что, если наш лозунг на почтовом ящике увеличит срок их пребывания в тюрьме? От этой мысли меня замутило, и, судя по всему, совершенно явственно, потому что мама вдруг сказала:

— С тобой всё в порядке, Молли? Ты очень побледнела. Я и в самом деле думаю, что ты подхватила от Гарри грипп.

— Всё в полном порядке, — соврала я. — Мам, можно мне чуть позже сходить к Норе? Хочу узнать у неё кое-что насчёт школы.

— Снова гулянки? — нахмурилась мама. — По-моему, ты и так слишком много гуляешь.

— Ой, мам, ты говоришь совсем как тётя Джозефина.

Мама в ужасе отшатнулась (думаю, я её страшно оскорбила), потом глубоко вздохнула и сказала:

— Что ж, полагаю, ты можешь позвать её погулять на часок, если миссис Кентуэлл не против.

— А она никогда не против, — кивнула я, поднимаясь со стула, но мама тотчас же протянула руку и усадила меня обратно:

— Но не раньше, чем закончишь помогать мне с этой шляпой, — что, думаю, было достаточно честно.

Пятнадцать минут спустя я уже стучалась в дверь Нориного дома. Агнес ушла её позвать, и вскоре моя подруга, прыгая через две ступеньки, уже слетала вниз по лестнице.

— Новая шляпа? — первым делом поинтересовалась она.

— Прошлогодняя, я только что помогла маме её перешить, — ответила я, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не подслушает: Агнес уже вернулась на кухню, но рядом могла быть миссис Кентуэлл, а рисковать я не хотела, поэтому прошептала: — У меня новости. Очень важные новости о… сама знаешь о чём. Пойдём к тебе.

Нора и сама, казалось, была совершенно в том же состоянии, в каком с утра находилась я.

— Нас кто-нибудь видел? — спросила она, когда мы поднялись в комнату.

— Нет. Всё гораздо серьёзнее, — и я рассказала ей о том, что узнала, и о том, как волновалась, что теперь этих дам обвинят ещё и в написании лозунгов.

— Что ж, если это случится, — храбро заявила Нора, — мы просто возьмём вину на себя.

— Конечно. Нельзя же ведь допустить, чтобы их наказали за то, что сделали мы. Хотя кое-кто, наверное, сказал бы, что нам в любом случае стоит признать вину. Я имею в виду, предполагается, что мы должны иметь мужество постоять за свои убеждения.

— Ну, насчёт этого я как-то не уверена.

— Честно говоря, я тоже, — согласилась я. — Но совершенно уверена в первой части: мы не можем допустить, чтобы их обвинили в том, чего они не делали, даже если они одобряют, когда это делаем мы. Если ты понимаешь, о чём я.

Нора кивнула, что поняла.

— И когда это будет известно? В смысле, в чём их обвиняют.

— Это должно быть в газетах. Вечером или, может, завтра.

Мы нервно переглянулись.

— Ты ведь не жалеешь, правда? — спросила я.

Норе, похоже, наконец удалось собраться с духом.

— Нет, — твёрдо сказала она. — Ни за что. Это лучшее из всего, что мы когда-либо сделали.

И, услышав это, я вдруг поняла, что Нора права. Мы ведь всю свою жизнь делали совершенно обычные вещи: ходили в школу, читали книги, играли, лазали по деревьям, заводили врагов (Грейс), подруг (Стелла), терпели надоедливых старших братьев (сама знаешь кто). Но ничто из того, что мы делали раньше, не было столь важным: важнее нас самих, важнее всех, кого мы знали. А выступать за права всех женщин (не только за то, какой мы хотим видеть свою жизнь, когда вырастем, но и за остальных женщин тоже) куда важнее, чем за наши собственные. И пусть мы всего лишь накалякали что-то на почтовом ящике, а это, по большому счёту, не слишком-то много, но, увидев этот почтовый ящик, люди узнают, что есть на свете те, для кого получение женщинами права голоса имеет очень большое значение. То, что мы сделали, было вовсе не таким смелым и серьёзным, как акция миссис Шихи-Скеффингтон и остальных. Но для нас это был огромный шаг, и я ужасно обрадовалась, что мы всё-таки его сделали. И если бы пришлось, заявила бы об этом даже в полиции.