Пределы сближения

Несмотря на все старания подчеркнуть сходные черты между конфуцианством и христианством, многие аспекты жизни и работы иезуитов находились в резком противоречии с китайскими нормами и уложениями. Например, их обет целомудрия не соответствовал конфуцианскому долгу производить потомство и воспитывать детей. Но главное, иезуиты принадлежали к организациям – будь то Всемирная католическая церковь или конкретно Общество Иисуса, – имевшими центры за пределами государства Мин или Цин. Эта институциональная принадлежность отличала европейских священнослужителей от широкого круга других находящихся в Китае лиц, которые в прочих отношениях были сравнимы с ними. К примеру, группа ученых-мусульман, служивших при пекинском дворе, которая в XVII веке постепенно вытеснялась учеными из числа иезуитов, поддерживала лишь условные связи с исламским миром[315]. Сходным образом ученые-буддисты, которые подчеркивали свою связь с конфуцианством, обычно были погружены в китайский культурный контекст и не имели значительных связей в Юго-Восточной Азии или в каком-либо другом регионе, где буддизм играл значительную роль.

В своем описании иезуитов Чжу Цзунъюань не обсуждает католические структуры, такие как клир, хотя в некоторых его сочинениях есть намеки, что он был с ними знаком. То же самое относится к католической символике, богослужебной практике, музыке и культуре: все эти аспекты церковной жизни были хорошо знакомы Чжу, но он обходит их стороной, когда представляет иезуитов своим читателям. Он также не вдается в подробности организационного устройства Католической церкви в Китае или за пределами страны. Подробное обсуждение институциональных структур церкви, скорее всего, лишь вызвало бы новую волну недоверия, с которым боролся Чжу Цзунъюань. Это демонстрировало пределы, до которых европейские миссионеры могли – и хотели – представлять себя в конфуцианском духе. Не только богословские соображения, но и многие аспекты католичества как организованной религии препятствовали его полной локализации в Китае, и Чжу должен был об этом знать.

Фактически при внимательном рассмотрении организационная структура Небесного Учения была совершенно не похожа на учреждения и обычаи конфуцианства. Хотя между христианскими организациями и учеными академиями поздней Мин имелось некоторое внешнее сходство, но христиане, в отличие от конфуцианцев, проводили строгое разделение между духовенством и обычными прихожанами. Более того, это разделение проходило по этническому признаку, поскольку китайцы издавна были отстранены от посвящения в духовный сан и совершения христианских таинств. В период жизни Чжу Цзунъюаня Общество Иисуса допускало китайцев только до уровня братьев-коадъюторов, и даже это ограничивалось строгими правилами. До начала XVII века только китайцы мужского пола, которые родились на Макао и получили образование в иезуитской миссии, имели право стать братьями-коадъюторами; после 1627 года в их ряды было допущено несколько метисов, но все они тоже были родом с Макао [Pina 2012][316]. Лишь в 1670-х годах Общество Иисуса приступило к смягчению этой политики.

Если допуск китайских братьев-коадъюторов в Общество Иисуса был строго ограничен, то в сан священника до смерти Чжу Цзунъюаня в 1660 году во всей Католической церкви был произведен лишь один китаец. Доминиканец Ло Вэньцзао (1616–1691) был рукоположен в Маниле в 1654 году. Впоследствии Лу вернулся в Китай династии Цин и в конце концов был назначен епископом, отвечавшим за крупные регионы Центрального Китая[317], но даже ему удалось рукоположить лишь несколько китайских священников. В этом смысле в XVII веке мало что изменилось – планы о создании китайского духовенства, продвигаемые в Риме такими важными лицами, как Николя Триго (1577–1628), так и не осуществились [Standaert 2000e]. Священничество оставалось европейской привилегией, и многие иезуиты непреклонно отстаивали свою систему.

Сходная этническая политика была во многом характерна для христианской церкви по всему миру. В европейском колониализме и католицизме XVII века некоторые формы этнического самосознания выходили за рамки простых шаблонов высокомерия, дискриминации и предрассудков. Разными сложными и неочевидными способами они становились частью институциональных систем и центров власти. Это будет особенно очевидно, если рассматривать Католическую церковь того времени как организацию, распространявшую свое влияние параллельно с колониальными державами Европы. Всемирная церковь и европейские империи обсуждали вопрос о том, какую роль должно играть этническое и культурное разнообразие в организации, которая становилась все более сложной, масштабной и многочисленной.

Голоса, доминировавшие в этих дебатах, редко высказывались в пользу «инклюзивности» в современном понимании этого термина. Обращение отдельных людей в христианскую веру и их верность целям католичества необязательно приводили к равным возможностям в церковной иерархии. Напротив, для большинства прозелитов неевропейского происхождения путь церковной карьеры изобиловал препятствиями. Эту закономерность можно наблюдать от обеих Америк до Восточной Азии. На Филиппинах испанские миссионеры находились в жесткой оппозиции к местному духовенству; первые церковные соборы в Мексике привели к практически полному изгнанию неевропейцев из духовенства, хотя эта политика была пересмотрена в 1585 году, чтобы открыть доступ людям «смешанных кровей» [Hsia 2005: 192–197]. В общем и целом концепция «крови» имела огромные общественно-политические последствия, и во многих случаях прежние, местные схемы расовой дискриминации были выведены на глобальный уровень. К примеру, понятие «чистой крови» (limpieza de sangre) играло важную роль в неоднократных попытках инквизиции определить conversos, или «новых христиан», имевших еврейские корни. В XV веке они происходили главным образом с Иберийского полуострова, а позднее и из других частей Португальской империи [Subrahmanyam 2012: 129–130]. В Гоа инквизиция утвердилась с 1560 года; ее главной целью были евреи или conversos [Reinhard 2016: 135]. Такие же сомнительные концепции «чистокровности» влияли на коренные народы во многих частях света, особенно когда они становились подданными в европейских колониях.

На протяжении большей части Нового времени руководящие круги Католической церкви были привержены идее глобальной миссии, но препятствовали вступлению в ряды духовенства коренных американцев, африканцев и азиатов. В определенном смысле это сочетание всеохватности с исключительными привилегиями отражалось во внутреннем устройстве колониальных городов. Как и в Европе, иностранцы и различные этнические общины обычно изолировались в отдельных кварталах [Subrahmanyam 2012: 236]. В таких местах, как Гоа и Макао, люди неевропейского происхождения могли достигать богатства, почестей и влияния, но в целом этническая принадлежность мешала большому числу успешных людей быть полноценной частью верхних слоев колониального общества.

Нам следует проявлять осторожность и не сравнивать эти виды этнической иерархии с откровенно расистскими империалистическими системами XIX и начала XX века [Keevak 2011]. В XVII веке не существовало «научного» обоснования для жестокой сегрегации отдельных групп по национальному или биологическому признаку [Berg, Wendt 2011][318]. Более того, в 1500–1600-х годах разделение этнических групп не имело принципиального значения.