Шрифт:
Закладка:
С конца 70-х бэби-бумеров в «Сайгоне» начинает теснить новая молодежь. Те, кто родился в конце 1950-х – в начале 1960-х. Наступает время солнечных хиппи, рок-н-рольщиков поколения Виктора Цоя. Они смотрят на семидесятников как на несколько старомодных чудаков.
Да и ситуация в городе начинает меняться. Действует несколько факторов. Прежде всего, количество тех, кого скоро назовут «неформалами», кто живет своими интересами вне существующей власти, начинает пугать КГБ. Они не совершают, как правило, ничего «антисоветского», но это группа риска, и над ними, в отличие от тех, кто ходит на службу или состоит в творческих союзах, отсутствует контроль. Если писатели, поэты, художники, философы, филологи и историки ленинградского подполья известны только в узком кругу местной интеллигенции, то рок-музыканты получают широкую популярность в различных социальных слоях по всей стране. Семидесятников сменяют их младшие братья – восьмидесятники, или, как иронически называют их, «восьмидерасты».
«Сайгон» начала 80-х – целая империя, со своими колониями, сателлитами, с пивным баром «Жигули», с баром «Ольстер», с рестораном «Застолье», с двадцатью шестью мороженицами – это макросайгон, огромная, огромная толпа людей, целый космос, социум. Действительно, это был какой-то ковчег Ноев, наполненный самыми разными людьми: тут и откинувшийся с зоны уголовник, и подпольный музыкант, и книжный жучок, который торгует букинистическими книгами, и человек, который наворовал икон и хочет продать их иностранцу, и фарцовщик, и подпольный писатель – кого здесь только не было. «Сайгон» представлял собой море разливанное людей, они не вмещались здесь, они выплескивались отсюда.
Вадим Лурье: «Предыдущее поколение воспринималось как старые козлы, так сказать (прошу прощения). Просто, это очень глупое, конечно, утверждение, зато правдивое, потому что именно так они и воспринимались. И, конечно, здесь была такая подростковая ревность в отношении к ним».
Елена Баранникова: «Я и сама приезжала время от времени после семьдесят пятого года. Приезжала, заходила в „Сайгон” – там было всё меньше и меньше своих людей. А те, которые там были, к сожалению, спивались постепенно, мрачнели, мало из кого что получилось. Это всё очень жалко, потому что были очень талантливые люди».
Стоя по стойке «смирно»,
Танцуя в душе брейк-дэнс,
Мечтая, что ты генерал,
Мечтая, что ты экстрасенс,
Зная, что ты воплощение Вековечной мечты;
Весь мир – это декорация,
И тут появляешься ты;
Козлы; Козлы…
Мои слова не особенно вежливы,
Но и не слишком злы,
Я констатирую факт:
Козлы!
Б. Гребенщиков, «Козлы»
Сергей Семенов: «Посещаемость того места была просто немыслимая, поэтому весьма сложно было сразу понять, что ты находишься где-то не в общепитовской столовой или кафе, а именно в месте, где собираются какие-то люди, которые к тому же еще между собой знакомы, что, как выяснилось впоследствии, было весьма приятным фактором».
Екатерина (Мурка) Колесова: «Очень же много было народу – толпа стояла такая, что она занимала весь тротуар и не протолкнуться в ней было. Идешь еще от Владимирской, и метров за двести до „Сайгона” было уже не протолкнуться – сплошь стояли волосатые. Естественно, люди знали друг друга какими-то кучками, и никаких признанных таких [людей] не было. В Москве вот Сталкер был, его все узнавали, потому что он манифест хиппи написал».
Дмитрий Шагин: «Люди приходили, пальто снимали, и оказывается, что там до пояса еще волосы. От ментов они скрывали, а там, в „Сайгоне”, уже они садились, у окна тогда все сидели на таких приступочках. А курить ходили на улицу. Милиция поскольку пасла, то надо было снова прятать волосы».
Екатерина Борисова: «Есть такой фильм „Люди Икс”. Люди Икс – это такое сборище мутантов, они разные: у одного дым из ушей, у другого когти вместо рук, а общее между ними одно – они не такие, как обычные люди. Вот „Система” была примерно тем же самым, то есть это было сборище людей, которые отличались от рядового обывателя. По своим эстетическим пристрастиям, по своим культурным интересам, по своему отношению к образу жизни – они все были разные».
Садик на углу Стремянной и Поварского переулка известен во всем Советском Союзе. В городе Ленинграде «системные люди» собирались здесь.
Екатерина Колесова: «„Эльф” – это за „Сайгоном”, сзади на Стремянной, скверик, там рядом кафе было „Эльф”, но тусовались в скверике все: спали, тусовались на лавочках. Из других городов люди приезжали с „Сайгона” в „Эльф”, на „Гастрит” – они по треугольнику так ходили, пока вписку не найдут. Это и называлось, собственно, „Система”. „Эльф” – он долго еще был. „Казань” еще долго была,
Мальчик Евграф
Шел по жизни, как законченный граф,
Он прятал женщин в несгораемый шкаф,
Но вел себя как джентльмен,
И всегда платил штраф.
Б. Гребенщиков, «Мальчик Евграф»
Системный пипл – своеобразные офени. Они разносят слухи о ленинградской подпольной культуре по городам и весям СССР. Они всегда в пути.
Сергей Семенов: «Мы могли на спор, встретившись в 5 часов вечера и в 3 часа дня у „Сайгона”, могли постараться уехать, поспорить просто: „Давай съездим в Таллин автостопом, кто быстрее будет там?”».
Екатерина Колесова: «Как говорили: „Москва – Питер не трасса, курица не птица”. Ну особо такие, кто сильно выпендриться хотел, эти в Сибирь ехали. Володя Веретеньков, помню, поехал в Сибирь. Даже клички у него не было: такой крутой был, что его все по фамилии звали».
Хиппи – непротивленцы злу насилием. Никого не хотят победить, в идеале – не работают вообще, ведут жизнь благородных нищих.
Алексей Рыбин: «Идеология хиппи подразумевает нахождение в мире каком-то иллюзорном, в котором и работать не надо, и всё по слову Божию, «аки птицы небесные – не жнут, не сеют», и в общем-то всё хорошо у них, у этих птиц. О завтрашнем дне не заботятся, он сам о себе позаботится».
Системный быт с его бескорыстием, открытостью, любовью ко всем земным тварям и культом друзей иронически обыгрывался в знаменитом тексте Владимира Шинкарева «Митьки», настольной книге восьмидесятников.
Владимир Шинкарев: «Такое мягкое саботажное сопротивление действительности, возможность всегда быть довольным этой действительностью. Никого не
