Иоаннович, говорят, был глуповат, простоват. Именно этому учили в школе, в институте… Возьмите, например, лучший советский вузовский учебник по истории, который даже в наши дни переиздали. Ни отдельного параграфа, ни отдельного раздела в нём о царе Фёдоре нет. Так, пара слов мимоходом. Но каких! «Поскольку Фёдор Иоаннович был слабоумен…»[354]. Писал эти строки видный советский историк, большой демократ, прораб перестройки В. Б. Кобрин. Но уж он-то не мог не знать, кто зачислил Фёдора в дурачки, – это прибывшие с Запада послы и торговые люди. Миф о слабоумии царя является результатом, как сказали бы сегодня, «чёрного пиара». Причём сознательного.

Если подводить итоги царствования последнего царя из рода Рюриковичей, то они, без всяких сомнений, положительны. Следовательно, и его царствование не может служить отправной точной первой русской смуты. Но… совершенно спокойным время правления Фёдора Иоанновича тоже не назовёшь. Как всегда в годы мира и благоденствия, знать начала искать себе личной выгоды. К власти рвётся хитрый и себялюбивый политик Борис Годунов. По его инициативе устраивались казни неугодных, тайные убийства. При дворе шла ожесточённая борьба. В 1591 году погибает царевич Димитрий. Народ, не сомневаясь, приписывает убийство Борису… Насколько эти подозрения справедливы – для анализа ситуации тех лет не столь важно. В то время такого понятия, как презумпция невиновности, не существовало. Важно лишь то, что человек, которого считают детоубийцей, восходит на русский престол. Так, на мой взгляд, и начинается смута. Её контуры зримы и очевидны. Правящая верхушка, почувствовав волю после смерти Грозного царя, предала национальные интересы. Лжедмитрий, пришедший в Россию с небольшой армией, по сути, не встретил серьёзного сопротивления. Из-за измены бояр сложилась немыслимая ситуация, когда самозванец ещё не занял Москву, а из неё «по стране рассылались грамоты о занятии им престола»[355]. Это значит, что к этому времени государства уже не было…

Государство в России – больше, чем государство. Это возможность выжить, сохраниться. Это тот защитный купол, который веками пестовался нашими предками, окружёнными суровой природой и воинственными соседями. Его разрушение и есть смута. Разрушалась и вера народа. Вера в своё доброе государство. А ведь вера в государство – это элемент национальной идеологии. Княжеские междоусобицы и народные восстания ослабляли, но не уничтожали государство. Иностранные вторжения порой даже консолидировали его. Теперь же все было иначе. Лишь тогда, когда благодаря первому и второму народному ополчению сам народ смог себя консолидировать, воссоздав государство, он вновь поверил в него. Смута была преодолена.

Тот же подход, как мне представляется, вполне применим и к Семнадцатому году. Конечно, в этих революции и Гражданской войны мы найдём и социальный, и экономический, и национальный, и множество иных важных факторов. Но все они – из несколько другого ряда. Потому что сами по себе ни революция, ни Гражданская война, ни даже отрыв от России некоторых её окраин (Грузии, Польши, Финляндии, Украины…) ещё не являлись смутой. Они даже могли и не вести к смуте. Просто все эти события накладывались на нечто такое, что не всегда чётко просматривается теми, кто привык мыслить шаблонно. Фоном событий 1917–1922 годов (а скорее даже 1914–1924 годов) была именно смута – развал государства с последующим его восстановлением.

Смута начала XX века проявилась так же, как и та, что случилась за три столетия до неё. «Элита нации» вновь оказалась не на высоте. Она раскололась на интеллигенцию и бюрократию. То есть на тех, в чьих руках власть, и на тех, в чьих руках мнения об этой власти. А мнения о власти опять-таки черпались не у народа, а очень часто формировались под влиянием сложившихся на Западе стереотипов. Да и сама власть радела больше о собственных интересах. На совести этой власти было уже слишком многое, чтобы ей верить. И когда «монархисты спешно перекрашивались в республиканцев… и даже бывшие околоточные ходили с красными лентами в петлице наспех переделанной шинели»[356], тут уж каждый мог понять очевидное: государства, скрепляющего общество, более нет.

Собственно говоря, все последующие события после отречения Николая II – это попытка общества воссоздать свой защитный слой. Своё государство. Многовековая мудрость народа, видимо, подсказывала рядовым участникам событий, что без этого выжить не удастся. Отсюда – тот неожиданный и невиданный прежде всплеск самоуправления в самых его разных проявлениях. Собственно, революцию 1917 года вполне уместно называть революцией самоуправления. Поэтому окончанием второй русской смуты вполне можно считать принятие договора и декларации об образовании СССР на I съезде Советов нового союзного государства. По своей институциональной роли этот съезд – полнейший аналог Земского Собора, посадившего на русский трон молодого Михаила Романова. Даже по форме они похожи. Так же, как и Земские Соборы, Советы шли от земли, выражали волю большинства, воссоздавали государственность снизу.

Время, начатое в нашей стране политикой Горбачёва, тоже называют «лихолетьем»[357], «смутой», точнее, «третьей смутой»[358]. И основания для этого, как мне представляется, налицо. Уроки первой смуты XVII века и Семнадцатого года свидетельствуют: смуты в России наступали тогда, когда катастрофически падал авторитет государства, и оно рассыпалось. А народ, в свою очередь, переставал верить в справедливость и действенность государства, как бы отгораживался от него. Ещё резче усиливали изоляцию друг от друга Земли и Власти? попытки насаждать чуждые народу нравы, установления, порядки. А заканчивалась смута лишь тогда, когда народ, почуяв смертельную угрозу, нависшую над страной, воссоздавал государство и обретал веру в него.

Мы можем любоваться грандиозными очертаниями Кремля или современной архитектурой административных зданий – кому что нравится. Но за их стенами на самом деле может уже ничего не быть. Государство – это не только величественный фасад. Фасада может и не быть вовсе. Но если появилась объединяющая нацию идея, если купец отдаёт все нажитое в казну народного ополчения, если интернационалист обращается со страстным призывом «Отечество – в опасности!», значит, государство восстановлено. Уроки двух русских смут важны для нас ещё и взлётом народного духа. Так было в начале XVII века, так было после Гражданской войны начала прошлого века. Верится, что также непременно должно произойти и сейчас, после третьей смуты.

Февраль 1917 года как протооранжевая революция

В наши дни постепенно возвращается осознание того, что Россия существует не в изолированном пространстве, а также того, что на международной арене, помимо друзей, у неё есть ещё разного рода «партнёры» – такой эвфемизм существует в современном политическом лексиконе для обозначения наших противников, временно вынужденных смириться с необходимостью сотрудничать с нашей страной