– Если бы он действительно был убит, то нет. Это было бы не преступление, а дурь. Но он на тот момент был жив, – совершенно спокойно подтвердил отец Серафим.

– Быть не может! В каком году это было? – Свистунов настолько удивился, что даже вскочил с места

– Отчего же не может? Очень даже может… – загадочно промолвил отец Серафим.

– Но ведь общеизвестно, что он вместе с семьёй был расстрелян!?

– Поверить в это мог только тот, кого это мало волнует. Меня же это волновало очень сильно.

Ещё минуту назад Семён испытывал чувство голода и уже хотел предложить приятелю сходить на ужин, но теперь он и думать забыл о еде. Свистунов соскочил с кровати, подхватил табурет, с грохотом поставил его и уселся рядом со стариком.

– Послушайте, вы тут невероятные вещи рассказываете! – почти беззвучно прокричал Семён.

– Вот именно! Меня тут же признали умалишенным и посадили вместе с «убиенным», но живым государем. Такая вот издёвка совершилась надо мной, – грустно усмехнулся старик и скорбно прибавил: – Надеюсь, вы меня таковым не считаете?

– Нет, конечно, – заверил собеседника Свистунов. Получилось неубедительно, что не утаилось от внимания отца Серафима и он, горько вздохнув, спросил:

– Дальше рассказывать?

– Угу, – растерянно подтвердил Семён Семёнович.

– Так вот, прожил, точнее, пробыл я с ним недолго. Вскоре он умер. Когда я впервые его увидел, государь уже был плох и почти не вставал.

– А как вы узнали, что это он? Похож?

– Абсолютно нет. Обритый наголо, без бороды и усов, в выцветшем больничном халате, совершенный старик – так мне показалось. Я-то ведь был тогда молод и каждый, кто старше пятидесяти казался мне старым. Впрочем, он действительно был уже стар и беспомощен.

– Так почему вы всё-таки уверены, что это действительно он? – настырно продолжал донимать собеседника Свистунов.

– Видите ли, в чем дело…я ведь священник…, впрочем, давайте по порядку. Весь первый день он молчал, как будто меня не существовало. Вечером я начал молиться и Николай Александрович ожил, удивился. После этого мы разговорились и беседовали почти до утра. Но и тогда он не признался. Мы говорили о мире, о советской власти, постепенно перешли к теме веры, Бога и тут я признался, что являюсь священником. Если бы вы знали, как он обрадовался!

– Почему?

– Первое о чём он попросил, правда, это было уже следующим вечером, а попросил он об исповеди и причастии. Его исповедь продолжалась всю следующую ночь, а под утро я причастил его Святыми дарами из хлеба и чая. На тот момент мне едва исполнилось двадцать четыре года, но евхаристический канон я уже тогда знал наизусть и помню его до сих пор. Литургии в её каноническом виде, разумеется, не было, но Бог простит…

Тайну исповеди я, конечно, нарушить не имею права, но могу сказать, что более всего Николай Александрович винил себя за смерть Столыпина. Тогда ведь Петр Аркадьевич заимел популярность и авторитет едва ли не выше самого государя, а последний приревновал к его славе. Как он сам рассказывал, даже поначалу не слишком огорчился его гибели. Ну и не всех мер было принято для охраны спасителя, не побоюсь этого слова, России. Увы, несостоявшегося спасителя.

– А он адекватен был, ну, этот мужчина в своём уме?

– Помилуйте! Сомнений нет! Воспитание, интеллект, учтивость – всё великосветское. Память только, видимо, стала подводить, в чём он и признавался не единожды. Масса подробностей из императорской жизни, личностные характеристики, на сей момент, исторических лиц и много другое, что говорило о его принадлежности к царской династии. Депрессия сильнейшая, подавленность и смирение, – грустно констатировал отец Серафим.

– Послушайте, а почему просто не упрятать его в тюрьму или секретную спецкамеру, в конце концов? Это же надёжнее. И почему вас к нему поселили? Это же был риск?

– Мир не без добрых людей. Я, думаю, умышленно и с риском для собственной жизни это сделал главный врач. Он очень умный человек. Образование получил ещё в царской России. Главный врач был верующим человеком и тоже тайно причащался при моем участии. Я жив только лишь потому, что среди воинствующих атеистов нынешней власти оказалось довольно много верующих. Только с их помощью, причем, высокопоставленных фигур, мне удалось дожить до сих времен. Полагаю, главный врач, таким образом, дал ему возможность причаститься.

Уверен, что главврачу официально никто не говорил о личности больного, но может он хотел облегчить тяжкую участь высокого пленника? Догадывался? Не могу сказать, не знаю. Теперь, почему же психбольница? Будь он в тюрьме или другом изолированном месте, всё равно охрана нужна, обслуга, а значит, слухи просочились бы, так или иначе. А здесь – сумасшедший, что с него возьмешь?

– Как? Как он там оказался? Официально ведь вся семья была расстреляна? Даже фамилия палача – руководителя расстрелом на слуху. Этот, как его… Юрьевский.

– Юровский, – поправил Свистунова отец Серафим и уверенно добавил, – такая фамилия Николаю Александровичу даже не была знакома. Так, что я не знаю, откуда он выплыл.

– Давайте-ка, я чайку поставлю, – прервал молчание Свистунов и, не дожидаясь согласия приятеля, вытащил из потаенного места кипятильник.

Тем временем, отец Серафим продолжил свой рассказ, а точнее пересказ истории таинственного соседа:

– Той ночью Романовы проснулись от шума в комнатах прислуги. Судя по всему, последние были внезапно разбужены, и через минуту раздался топот в коридорах. Государь даже попытался выйти, узнать, в чём дело, но был остановлен супругой. Они всей семьёй сидели в полной темноте в комнате детей.

Тревога нарастала, и вдруг раздалась беспорядочная пальба, которая послышалась откуда-то снизу, вероятно из подвала. Затем всё стихло, и через некоторое время в коридоре вновь раздались шаги. Где-то за окном тарахтели грузовики.

Взрослые и дети принялись спешно, но без слёз прощаться друг с другом. Дверь в комнату распахнулась, включился свет. Начальник охраны, возглавлявший группу вооруженных людей, нагло ухмыльнулся, увидев эту картину. Романовы, прижавшись друг к другу, стояли посреди комнаты в ожидании.

Потом под стволами револьверов монаршую семью вывели в коридор, затем, к их всеобщему удивлению, к чёрному выходу. В едва освещенном дворе стояли два работающих грузовика. Возле одного из них орудовала ещё одна группа вооруженных людей. Они спешно таскали из подвала трупы прислуги и забрасывали в кузов одного из автомобилей. Задний борт был испачкан кровью.

Николай Александрович нёс на руках Алексея. Романовых грубо затолкали в кузов другого грузовика и уложили на пол лицом вниз. Бывший государь попросил посадить цесаревича в кабину, и ему позволили это сделать.

Через некоторое время автомобили тронулись с места и выехали со двора. Ехали долго. Конвоиры внимательно следили, чтобы никто из царственной семьи не мог даже и головы поднять. Ехали долго. В какой-то момент грузовик с трупами прислуги отстал. Об этом Романовы догадались потому, что свет фар перестал освещать задний борт их автомобиля. Наконец их машина остановилась где-то на опушке леса. В свете фар Николай Александрович увидел несколько пролёток.