Шрифт:
Закладка:
Солнце поднималось.
Становилось жарче.
И я подумал, что если визит подзатянется, то половины малышни уйдёт не в карцер, но в обморок. В конце концов даже Антон Павлович возмутился, тогда-то и разрешили пить. Воду принесли в вёдрах и раздавали по кружке в руки. Кружек было немного и своей очереди пришлось ждать прилично. Я даже начал преисполняться раздражения. В конце концов, это просто свинство по отношению к детям.
— Едут! — донесся голос Фёдора, которому выпало следить за дорогой. — Едут, матушка княгиня…
— Строимся!
Вёдра тотчас исчезли, но те, кто не успел напиться, не возмутились. Все-то собравшиеся, превратившись вдруг в нечто единое, повернулись в сторону дороги. Я знал, что многие взгляды устремились туда, с надеждой и сразу — с восхищением, с восторгом даже, который и в Савкиной душе чуялся.
Почему?
— Это же сестра государя! — сказал он так, будто это что-то да объясняло. — Она же… она рядом с ним!
И что?
— С государем!
В общем, выявилась существенная разница мировоззрений.
— Она, должно быть, красивая… жаль, не увижу.
— Может, некрасивая. Принцессы всякие бывают.
Помнится, во время очередного тура по Европе Ленка взялась меня окультурить. Ну и себя тоже. Мы тогда две дюжины музеев осмотрели, наслаждаясь шедеврами мировой живописи.
Ну… положено же ж наслаждаться.
Я тогда уже на третьем музее взвыл. А заодно уж понял для себя, что принцессы, они очень разными бывают.
— Неправда! Все дарники красивые… папа… говорил, что некрасивых не бывает… что это…
— Селекция?
— Не знаю. Что просто вот повелось, что дар, он на человеке сказывается. Вот… и у охотников тоже, только иначе.
— Это как?
Вот данный момент мне был куда интересней, чем приезд государевой сестры, которую я, если и увижу, то издали. Ну и на хрена, спрашивается?
— Это… вот к дарникам люди тянутся. Чуют вышнюю благодать, — пояснил Савка важным тоном. — А она к душе приятна. У Охотников же сила нави, и она пугает.
Стало быть, вызывает инстинктивное отторжение.
Плохо это?
Не знаю.
— И чем сильнее, тем оно… хотя отец говорил, что и дарники, и охотники учатся управлять. Закрывать… но обычные люди всё одно чуют.
Во двор вползала череда машин.
Раз, два…
Дюжина? А ещё тянутся и тянутся.
— Строимся! — раздался резкий окрик наставника. — Батюшка Афанасий…
— Поём! — бас батюшки перекрыл иные звуки. — Ну же, дети… государевы… покажите вашу благодарность.
Тут же задребезжала пианина, которую вытянули во двор заблаговременно. И заскрипел, зашипел, плюясь помехами, граммофон. Впрочем, в общую разноголосицу это вписывалось вполне себе гармонично. Из машин выходили люди. Кто-то пробежал мимо.
— Снимать будут… — шепнул рядом парень и старательно потянулся, чтобы выглядеть выше.
Мы пели.
И потом выступала сперва Евдокия Путятична, которая рассказывала, какая это великая честь и как рады мы приветствовать ту, чьими заботами… в общем, рассказывала долго, красочно и с душой.
Сам почти поверил.
Потом батюшка Афанасий устроил праздничный молебен.
Мы же…
Самое интересное, что сестра государя и вправду была прекрасна. Я не знаю, какой её видели прочие, и узнали ли средь свитских, которых набралось едва ли не с сотню. Но мы… если Евдокия Путятична светилась утренней звездой, то сестра государя сияла, подобно солнцу. Свет её яркий и ровный наполнял всё-то тело, и даже каждую складочку платья, каблучки туфель или цветы вот в высокой причёске. И свет этот был одновременно столь ярок, что смотреть на Елену Ивановну было больно, и в то же время притягателен. Отвернуться было категорически невозможно.
Мы и не отворачивались.
Щурились.
Кривились.
И смотрели.
Савка на неё и только на неё. Я же, когда устал от солнца, спрятанного в хрупкое человеческое тело, обратил внимание на тех, кто окружает её.
Пара женщин.
Тоже светятся и поярче нашей княгини. Фрейлины? Стаст-дамы? Кто там положен венценосным особам в качестве прислуги? За ними ещё девицы, эти уже каждый на свой манер сияет. И я, пока стоял там, устроил себе развлечение в том, что сравнивал свет.
Вот у той девицы нервный какой-то, то вспыхивает ярко-ярко, то почти гаснет.
А у её приятельницы ровный, но слабый, будто приглушённый. И оттенок жемчужный. У третьей вон рыжий. Огонь? А то, синеватое, гладкое пламя, точно из шёлковых лент сплетённое, вода? Или ветер? Нет, скорее вода. У мужчины, что держится за спиной великой княжны — это, как Савка сказал, официальный титул всех, кто имеет отношение к дому императора — будто прозеленью отливает. Что-то природное? Или целительское?
— А теперь мы рады пригласить Елену Ивановну на торжественную трапезу…
— И только попробуйте тут устроить, — произнёс батюшка Афанасий. — Идём смирно и чинно, чада.
— Буду рада, — голосок у Елены Ивановный оказался звонкий, что колокольчик. — У вас здесь очень необычно.
Мы пошли.
Стройными колоннами, с натренированною за прошедшие дни степенностью. И только Савкино сердце колотилось, что сумасшедшее.
— Она красивая! Какая она красивая! — то и дело повторял он.
— Красивая, красивая… это сила светит. А ты, часом, не знаешь, какая у них?
— Благодати, — ответил Савка, не задумываясь.
— Э… вот есть огонь, так?
Кивок.
— Это значит, что дарник может огнём швыряться?
— Творить огненные заклятья… ну и да, швыряться тоже. Мы с мамкой на ярмароке были! Там один огненные колёса крутил, и шары тоже, а потом взял шпагу горящую
