— Ну а кто ты? Юная девственница?

— Я мечта твоей жизни, та, что ты видел в своих самых эротишных и сокровенных снах, — уверенно заявила она и встала на четвереньки. Бабкин хребет прогнулся, натянув дряблую кожу на костлявой заднице, после чего она, томно облизываясь, поползла ко мне.

И тут я все понял…

— Локи, это и есть ведьма-потрахушка?

— Ага, — сквозь слезы выдавил из себя бог.

— Трактирщик говорил, что она красивая должна быть.

— Короче, Самойлов, — бог попытался отдышаться, но снова безудержно расхохотался. — Погодь… сча… В общем, ты должен ее видеть в том образе, о котором эта старуха говорит. Но тут такое дело — в твоих мозгах хозяйничаю я, а не она. Поэтому внушение не прокатывает. А она никак не может понять, что впервые за несколько веков, ее колдовство дало сбой.

— И че делать? — я поджал ноги, так как старуха уже начала заползать на кровать.

— Да забей. Насилие она к тебе не может применить и убить тоже. Обет у нее. Можешь пнуть ее ногой, она не обидится.

— А где там наш малыш? — с придыханием произнесла бабка и рывком сорвала с меня одеяло.

Естественно «малыш» никак не отреагировал на это представление, но даже в таком виде внушал уважение. Челюсть старушки медленно поехала вниз.

— Бабуля, кончай спектакль. Не действует твоя магия на меня.

— То есть как так не действует? — пробормотала она, не сводя глаз с объекта ее вожделения.

— А вот так. Ты страшная, уж прости. Рожа небритая, сиськи до пола, ребра торчат. Вот как такую захотеть?

— Ядрена вошь! — бабка спрыгнула с кровати и заходила по комнате, так и не одевшись, — И чегой-то мне теперь делать?

— Идти куда шла, не? Или это твой домик?

— Так я же теперь не могу уйти. Я же тебя обозначила! — растерянно произнесла она.

— Э-э-э. Обозначила?

— Ну да… — она уселась на стул и схватилась руками за голову, — Ой, горюшко… Да как же ты, окаянный, от аллюзий укрылся?

— Может быть иллюзий?

— Аллюзии, иллюзии, коллизии… Какая, к едрене фене, разница? — на бабке от расстройства лица не было, — Мне же теперь мотаться по всему свету с тобой, пока ты не помрешь… А где же я теперь энергию эротишную брать буду? Ты подумал, а? Слушай, а может мы разок попробуем, а там, глядишь притремся друг к дружке?

Я завернулся в одеяло, слез с кровати, а затем поднял ее лохмотья с пола и протянул ей.

— Одевайся, бабуля. А там подробнее расскажешь, с чего-то это тебе со мной ходить нужно.

— Эх, горе-горюшко…, — Бабуля натянула на себя свое старое платье и зашарила глазами по избе. — Выпить есть?

— А я откуда знаю? Я думал этот твоя избушка.

— Да откель же моя? Мимо пролетала — гляжу свет горит. Дай, думаю, загляну, может перепадет чего — я же долго без мужчинки не могу протянуть. И попала теперь я, выходит, на ближайшие полста лет. Ты же парень молодой и крепкий, до семидесяти годков точно протянешь…

Она поднялась со стула и открыла шкаф, в котором стояли какие-то кружки и коробочки. Достала одну, понюхала, поставила и так несколько раз. Наконец нашла что-то в одной из баночек и произнесла:

— Отвар смородинового листа будешь?

— Давай. Ты только расскажи мне, почему уйти не можешь?

Бабка поставила чайник на плиту и начала свою историю. Звали ее Агафья, а лет ей было больше тысячи, точнее она и сама уже не помнила. Оказывается, что культ старушек-потрахушек уходил своими корням чуть ли не в те времена, из которых был мой браслет, а может и еще древнее. Ведьмы тогда встречались повсеместно, и было их множество всяческих разновидностей. Потом, с зарождением Единой церкви, их начали гонять инквизиторы. Кого-то сожгли, а кто-то успел уйти в леса, где со временем уцелевшие разработали новые методы выживания. Так появилось новое направление колдовства, позволяющее ведьмам превращаться в бесплотный дух, на который не действовала святая магия, что дало им возможность игнорировать атаки церковников. Только вот накладывало это на дамочек серьезные ограничения. Во-первых, для того, чтобы иметь возможность обращаться требовалась им энергия, да не простая, а сексуальная. А во-вторых, единожды избрав объект сношения, ведьмочка не могла его сменить до смерти последнего. Я так и не разобрался во всех этих колдовских материях, но понял, что теперь эта бабуля будет моей верной спутницей до следующей смерти.

— Это чего, получается что ты теперь везде со мной шляться будешь?

— Угу, — тоскливо подтвердила мои опасения бабка. — Да ты не бойся, я исчезать могу, а если и появлюсь, то все увидят подле тебя красавицу неписанную.

— Но я-то не увижу! — возмутился я.

— Ну извиняй, не знала я, что ты такой антимагический. Давай перепихнемся, а? — она снова попыталась закинуть удочку.

— Даже и не мечтай!

— А придется, — вздохнула бабка, — Коли не будет энергии, я магичить не смогу, а раз не смогу, то и буду в своем натуральном облике за тобой ходить.

— Да мне тебя прибить будет проще!

— Не смогешь, касатик. Неубиваемая я. — грустно вздохнула бабка.

— Локи.

— Чего?

— Она вот сейчас правду говорит?

— Ага. Но она с тобой до первого перевоплощения в Антона. Как только Акакий уйдет в небытие или умрет, так все магические метки с него и послетают.

А вот это, прямо-таки, замечательная новость! Однако торопиться избавляться я от нее не стал, поскольку в моем воспаленном воображении появилась замечательная мысль, как ее использовать.

— Локи, я могу ей рассказать, что я тоже бессмертный?

— А чего нет? Главное про игру и богов не упоминай, а так можешь плести ей все, что тебе угодно.

— Бабуль. Тут такое дело, я тоже умереть не могу.

— Чего? — она в испуге подпрыгнула и пролила свой смородиновый отвар на стол.

— Вот так вот. Рассказывать о своей сокрытой силе я тебе, конечно же, не буду. Впрочем есть у меня одна идейка, как нам с тобой разойтись полюбовно.

— Какая? — бабка с надеждой уставилась на меня.

— Если я сброшу с себя твою привязь, ты сможешь, перейти на того человека, которого я укажу?

— Молодой? — с надеждой произнесла Агафья.

— Молодой, мажористый. Студент, короче.

— Ух! Студентов я люблю. — облизнулась старуха. — Уговорились!

— Э, нет, бабуль. Не все так просто. Ты же иллюзии умеешь накладывать на окружающих?

— А чего ж там не уметь! Всю свою жизнь накладываю и накладываю, иначе же никак.