Кирилл опустил глаза — прямо перед ним на столе стоял прозрачный пакет, покрытый изнутри мелкой влажной моросью. Следователь без проблем выдал ему вещдок, быстро пробормотав что-то вроде слов сожаления. Но Бархатов их не слышал, как и не видел ничего вокруг. Ему что-то говорили о неисправности машины, подсовывали какие-то бумаги — Бархатов смотрел в них, но в голове отчетливо звучало: врут. Не может быть, чтобы автомобиль Стаси был неисправен. Глеб бы этого не допустил.

Судорожно вздохнув, Бархатов чуть смял верхушку в попытке разъединить края. Пальцы слушались плохо, и внутри медленно нарастало бешенство. Наконец ему удалось раскрыть пакет, но он еще какое-то время не мог заглянуть внутрь — скрипел зубами, сдерживая рвущийся стон.

Господи, за что ему все это?

Он сам купил ей эти удобные ботинки — мягкие, теплые, на низком ходу, с молниями по щиколотке. Но даже их ей приходилось снимать и надевать с трудом — левая нога почти не гнулась в стопе, причиняя неудобство. Но Стася не жаловалась… А ведь ее дивные сильные ноги были ее гордостью, и его, Бархатова, страстью. Все ее тело, начиная с пальчиков и заканчивая кончиками волос; ее хрипловатый, словно простуженный, голос; глаза, полные невыразимой печали, — все это принадлежало ему без остатка.

И что он теперь имеет в итоге? Бархатов горько усмехнулся, просовывая пальцы вглубь скукоженного, еще влажного ботинка, от которого сладковато пахло замшей сырым мехом. Он не чувствовал брезгливости, лишь удивление — ладонь с трудом поместилась внутри, пальцы уперлись в носок — какая же маленькая у нее была ножка…

Нестерпимо захотелось курить. Бархатов давно бросил эту привычку, впрочем, как и многое другое, что могло бы отравлять его организм. Стакан виски ведь не в счет? Ну хорошо, пара стаканов… Да, Стасе это не нравилось, но ведь и ему тоже. Просто иногда это требуется по работе — возможно даже чаще, чем ему хотелось бы. Русский народ вообще склонен все важные вопросы решать с помощью спиртного. Вот и в бизнесе подобное не редкость. Что поделать, если даже мэр встречает его за накрытым столом — человек старой формации — не пьешь, значит, больной. А с больным какие дела? И не важно, что весь мир перестроился на здоровый образ жизни. Пусть он, то есть мир, подождет…

Однако то, что совсем недавно казалось естественным, вдруг стало чем-то другим — он понял это не сразу, Стася стала другой. Она не жаловалась, лишь как-то странно стала смотреть на него по утрам. В ее глазах не было испуга, лишь сожаление. Стася знала, что он ее любит — Бархатов каждый день доказывал это. Его страсть к ней была безграничной, всепоглощающей. Но эти синяки, которые стали появляться на ее теле, даже его ставили в тупик. Как-то дико было осознавать их делом своих рук. Он видел только ее, растворялся в ней без остатка. Так, что с утра еще продолжало мутить и качать, словно в невесомости. Чем-то это напоминало полет в аэротрубе, вот только память о пережитых моментах молчала, напоминая чистый лист бумаги. Но руки-то помнили гладкость Стасиной кожи…

Бархатов вытащил ладонь и посмотрел на прилипшие темные волоски шерсти. Как она тогда сказала: лучше убей меня… Нежная, сильная, свободная… Почему он был так категоричен? Почему не согласился, ведь он ничего не терял — она бы все равно осталась с ним. А Бархатов все продолжал охотиться за ней, выслеживать, боясь, что Стася ускользнет.

Охота… В тот день все с самого начала пошло не так. Стася не хотела ехать, он не хотел оставлять ее одну. Зачем надо было настаивать, тащить ее в компанию мужиков, которые пожирали ее глазами и буквально раздевали несмотря на то, что она была одета так же, как и все, в защитный костюм. По пути в лесное хозяйство Стася уже не дулась, шутила на грани, хохотала, но он видел, в каком она напряжении. На месте их уже ждали — там были все: Матушкин, главный юрист Голышев и начальник экономического отдела Демин. Все, кто разделял его увлечение.

Бархатов с самого начала, ничего не скрывая, рассказывал Стасе о том, что ему нравилось. Охота была одним из этих удовольствий. Наверное, вторым, после нее — Стася заняла пьедестал буквально с их первой встречи, постепенно отвоевывая все его свободное время. Бизнес стал идти гораздо лучше, ведь он знал, для чего и кого он зарабатывал деньги. Эта девушка вдохновляла его на действия, которые раньше он предпринимал лишь ради своего имиджа, но с ней он хотел стать лучше. А получается, лишь причинял боль, физическую и душевную… Иначе почему она так резко изменилась тогда — в тот день, на охоте? Не из-за подстреленной же утки, в конце концов?

Если бы он только мог знать, что буквально через минуту она упадет перед ним как та дикая утка — бледная, с простреленной ногой и горящими, словно угли, глазами… И он будет сжимать в своих руках ружье, и лицо его будет пылать от ее пощечины.

Псих… чертов конченый псих…

…- Кирилл Андреевич, это я, — Матушкин просочился в дверь кабинета — беззвучно, заставив вздрогнуть от неожиданности. Просто удивительно, как при его плотной комплекции можно ступать так бесшумно. Олег прищурился, заметив пакет.

— Ну как оно?… — тихо спросил, садясь напротив. — Что-нибудь стало известно? Бархатов болезненно скривился, но пакет с ботинком убрал в нижний ящик.

Попробовал его закрыть, дернул пару раз, но затем оставил как есть, вдруг почему-то подумав о том, что причиняет боль… Чему? Ботинку?

— А с машиной что? Зачем тебе эта рухлядь? — как сквозь вату донеслось до Бархатова.

— Иди к черту… — прошипел он.

Матушкин откинулся на спинку стула. Вперил в него внимательный взгляд, словно изучая мерзкое на вид насекомое.

— Не стоит так явно выпячивать свои эмоции, — медленно произнес Олег Иванович. — Я не по личному делу сюда пришел. Ты в курсе, что акции фирмы упали на три процента? И это, заметь, всего за пару дней. Мне кажется, что ты…

— Вы, Олег Иванович. Вы? — Бархатов поднял на него покрасневшие глаза.