– И что же это за жизненно важный вопрос, который нарушает повестку дня, дражайший Боэмунд Тарентский?

По лицу сицилийского нормандца пробежала тень. Заметив это, Годфруа оценил способность Боэмунда к самоконтролю и умение мгновенно вернуть на лицо любезное выражение. Очевидно, что заслуженный военачальник вроде него с трудом подчиняется власти простого священника. Однако он продолжал ровным тоном:

– Во всех рапортах моих капитанов отмечено, что солдаты и члены экипажа озабочены происшествием со смертельным исходом, имевшим место вчера в центральных прачечных.

Раймунд де Сен-Жиль кивнул, но не промолвил ни слова, чтобы своей публичной поддержкой не доставить Боэмунду удовольствия. Годфруа искоса бросил взгляд на Роберта де Монтгомери. Тот сохранял невозмутимость и ни на мгновение не спускал с Пустынника пристального взгляда.

А тот мрачнел буквально на глазах. Настойчивость Боэмунда явно была ему неприятна.

– А могу ли я узнать, чем именно так озабочены ваши люди, сударь?

Годфруа почувствовал, что пора вмешаться, прежде чем Боэмунд потеряет терпение:

– Если позволите, Петр… – (Все взгляды обратились на него.) – Как часто бывает в подобных случаях, люди распустили языки. Похоже даже, что уже пошли слухи, будто дело предположительно было замято при вмешательстве Legio Sancta и…

– …и это недопустимо!

Петр почти выкрикнул эту фразу, и эхо его слов прокатилось под высоким сводом. Годфруа Бульонский слегка нахмурился, но замолчал. Он очень не любил людей, не умеющих сохранять хладнокровие в затруднительных случаях, и до сих пор не думал, что Петр Пустынник относится к их числу. Тот заговорил снова, голосом более спокойным, но по-прежнему твердым:

– Это ваша задача, сеньоры, проявлять непримиримость к смутьянам и безжалостность к тем, кто распространяет грязные слухи. Они опасные возмутители спокойствия.

– Разумеется, святой отец. Это принципиальная позиция, которая не подлежит пересмотру.

Годфруа по-прежнему владел собой, тем не менее от него не ускользнул суровый тон священника.

– Однако не думаете ли вы, что лучшим способом положить конец любым слухам было бы обнародовать все детали этого дела, чтобы не возникало впечатление, будто мы что-то скрываем?

Петр поморщился. Несмотря на примирительный тон, Годфруа только что задал весьма провокационный вопрос. Он ответил ледяным тоном:

– Уж не ставите ли вы под сомнение результаты официального расследования, господин герцог Нижней Лотарингии?

Слишком тонкий политик, чтобы не понимать, за какие пределы не следует выходить, Годфруа умерил свой пыл:

– Я этого не говорю. Я уверен, что процедура была проведена с соблюдением всех законов и наиболее эффективным образом. Однако создается впечатление, что расследование уложилось в необычайно сжатые сроки, что и зародило сомнение в умах.

На самом деле он прочел это в экземпляре «Метатрона Отступника», который нынче утром показал ему один из его офицеров. Но признаться в этом перед лицом Совета он, разумеется, не мог. И задумался о том, каким образом авторы листовки умудрились так быстро реагировать на события.

Но тут, не дав Петру времени ответить, вмешался Роберт де Монтгомери. Его вкрадчивый голос шел вразрез с тем резким оборотом, который приняло обсуждение.

– Не понимаю, что вас смущает, Годфруа. Скептикам и недовольным нет места в нашем крестовом походе.

Раймунд де Сен-Жиль одобрительно кивнул, что мгновенно разозлило Годфруа, которому не нравилось столь полное единодушие двух ультра. Он ответил, медленно выговаривая каждое слово:

– И к какой же из этих двух категорий вы меня причисляете, господин герцог?

– Ни к одной из них, конечно же, дорогой Годфруа, – поспешил пояснить Раймунд. – Герцог Нормандский просто хотел сказать, что Петр Пустынник прав, утверждая, что за порядок на борту отвечаем именно мы, сеньоры. Искать любви своих солдат, конечно же, хорошо, но главное – заставить себя уважать.

– Зачастую любить и означает уважать, – заметил Годфруа.

– А вот бояться – это всегда уважать, – хлестко отрубил Роберт.

– Ну-ну, – попытался унять их Боэмунд. – Думаю, все присутствующие здесь сеньоры любимы и уважаемы своими людьми.

Кроме этого проклятого Роберта, подумал Годфруа. На стяге герцога Нормандского, мягко колышущемся над его головой в струях постоянно циркулирующего в помещении воздуха, был изображен лежащий лев с разверстой пастью и выпущенными когтями, окруженный переплетенными ветками колючего можжевельника и увенчанный двуручным мечом. Количество заостренных или режущих символов на этом гербе словно гласило: «Не прикасайтесь».

Петр попытался подвести итог:

– Я хотел сказать только одно, мои сеньоры: произошла весьма печальная история, даже трагическая, однако же это всего лишь простой несчастный случай.

– Тогда почему полицейским расследованием занимается Legio Sancta? – на унимался Боэмунд.

– Но кто вам сказал, что он им занимается? – бросил Пустынник куда резче, чем собирался.

– Именно такого рода обвинения и способствуют распространению самых грязных слухов! – не без сарказма добавил Роберт де Монтгомери. – Не понимаю, как сеньор вашего ранга может опуститься до того, чтобы подхватывать их.

– Вовсе мы не подхватываем, – возразил Годфруа. – Но если наши солдаты только об этом и говорят, мы не можем делать вид, что ничего не знаем! Иначе они решат, что дело замяли не предположительно, а на самом деле. Я лишь задаю тот же вопрос, что и многие другие на борту.

Он закончил фразу, обратив долгий настойчивый взгляд в сторону Роберта де Монтгомери, который тут же побагровел. Когда он отвечал, его голос слегка дрогнул:

– Теми, кто задает такие вопросы и распускает слухи, должно заняться правосудие. Трибунал святой инквизиции для того и существует, чтобы судить еретиков и предателей, всех предателей…

Под конец своей тирады он вернул обвиняющий взгляд Годфруа Бульонскому, у которого тотчас вскипела кровь. Он решил, что заставит Роберта пожалеть о своей наглости.

– Является ли это официальным обвинением? Вы мне угрожаете, Роберт Дьявол?

Все краски схлынули с лица Роберта, который, гневно направив палец на Годфруа, резко вскочил с кресла и взревел:

– Никогда не называйте меня так!

Тут их прервал голос Петра, грозный, как скопление черных туч на горизонте:

– Сеньоры, немедленно прекратите.

Он даже не повысил тона, однако оба мужчины тут же умолкли. Петр Пустынник действительно умел вгонять в робость, когда говорил так холодно. В течение буквально нескольких минут между некоторыми членами Совета возникло сильнейшее напряжение, и все неожиданно полыхнуло. Для Годфруа было совершенно невыносимо поведение Роберта, который уже и не стремился скрывать, каким влиянием он пользуется в политических вопросах, и только что опробовал – безуспешно – свои мерзкие способности запугивать других, вот только не на того напал.