Тут рядом послышался шорох. Ягуар соскользнул со своей ветки на другую, чуть ниже, и издал короткое глухое ворчание, напоминающее отзвук далекой грозы.

Ацтеки засуетились, заговорили между собой. Гончие Смерти задрали головы, воины приготовили тяжелые, усеянные шипами дубины, широкие ножи из черного обсидиана.

Ягуар скользнул ниже, еще ниже. Он словно стекал с ветвей, медленный и грозный.

Еще один мягкий, неслышный прыжок – и он молниеносно соскользнул с Древа и обрушился всем своим весом на одного из следопытов. Раздался хриплый, полный муки и ужаса крик. Тут же воины окружили ягуара, раздирающего следопыта, обрушили на него свои дубины. Ягуар полоснул одного из них страшной когтистой лапой, брызнула кровь, но воины наносили удар за ударом, и наконец схватка закончилась. На земле лежали мертвый зверь и два изувеченных, растерзанных, окровавленных человеческих тела.

Ацтеки переговорили между собой. Один из них ловко и деловито снял шкуру с мертвого ягуара обсидиановым ножом, останки зверя и людей закидали палой листвой.

Чиалук надеялся, что теперь ацтеки уйдут – но не тут-то было.

Они сели на землю, поговорили какое-то время. Оставшийся в живых следопыт показал рукой на Древо.

Один из ацтеков что-то достал из своего мешка.

Это было что-то небольшое, Чиалук не мог разглядеть что – но отчего-то ему стало страшно. То есть, конечно, ему было страшно и прежде – когда он убегал по джунглям от ацтеков, когда увидел затаившегося на соседней ветви ягуара. Но то был обычный, знакомый страх – сейчас же его душу охватил какой-то древний, безграничный ужас. Ужас перед чем-то незнакомым, таинственным.

При виде того, что достал ацтек, все охотники за людьми испуганно зашептались, потом тот же охотник раздал всем своим спутникам какие-то маленькие вещицы.

Чиалук со своим острым зрением разглядел, что это комочки каучука, высушенного сока дерева кау-чау, из которого делают мячи для священной игры, и все вложили их в уши.

Ацтек поднес маленький предмет к губам…

Ветви Великого Древа вздрогнули. Его глянцевые темно-зеленые листья затрепетали, как будто Древу тоже стало страшно.

Но этого не может быть…

Древо – отец всех отцов, мать всех матерей. Оно старше всех деревьев Леса, оно старше гор и рек, старше самого неба. Чего оно может бояться?

Ветви и листья Великого Древа перестали трепетать.

В лесу наступила страшная, гнетущая тишина.

А потом зазвучала музыка…

Нет, это была не просто музыка. Не те веселые, жизнерадостные звуки, от которых ноги сами просятся в пляс. И не те печальные, заунывные мелодии, которые исполняют на поминках по односельчанину, убитому ягуаром или погибшему от укуса черной змеи. Это были страшные, мучительные звуки. Должно быть, такие звуки издают души умерших, согрешивших при жизни против богов, нарушивших священные законы племени. В этих звуках была вся боль, все страдания, какие только может испытать человек.

Чиалук почувствовал, что еще немного, еще мгновение – и его душа не вынесет ужаса и боли, содержащихся в этих звуках, оставит его тело и отправится в Ледяной Ад, в Черный Чертог, где она будет вечно страдать среди других душ нарушителей божественной воли…

Чиалук закричал от боли и страха и разжал руки, отпустил ветвь, за которую держался, спрыгнул с дерева, лишь бы не слышать эти мучительные, невыносимые звуки…

Он надеялся, что разобьется и мучения его кончатся – но внизу ацтекские воины растянули ловчую сеть, и Чиалук попал в нее, как дикий зверь…

Ацтеки опутали его сетью, подвесили к длинному шесту и отправились в обратный путь, как охотники со своей добычей.

У Дуси Самохваловой зазвонил телефон.

Номер был незнакомый, но она все же ответила, строго, чтобы отпугнуть нежелательного собеседника:

– Капитан Самохвалова слушает!

– Дуся, ты? – спросил приятный мужской голос. – Это Борис!

– Ах, это ты! – Дуся вспомнила улыбку Чеширского Кота, и на душе у нее потеплело. – Что нового?

– Слушай, я из больницы звоню. Очухался алкаш тот, Григорий. Слух пока не восстановился, но врачи обещают хоть сколько-то процентов вернуть. А говорить может