Они с Раби стояли возле единственного окна маленькой комнаты и, глядя на заснеженную землю, беседовали, покуривая трубки.

– О, от Вашингтона сюда не так уж далеко, – ответил Гровз и, подавшись корпусом вперед, как будто протискивался сквозь толпу, шагнул в комнату. Его, как обычно, сопровождал Кен Николс. Оба были в гражданском. – Я узнал, что вы здесь. – Генерал перевел взгляд на второго из присутствовавших в кабинете. – Доктор Рабби… – Он произнес фамилию с удвоенным «б», как будто это было обращение к иудейскому священнику. Они встречались лишь несколько раз, когда их довольно редкие (особенно у ученого) поездки в Лос-Аламос совпадали по времени. Самая продолжительная встреча состоялась пять с половиной месяцев назад, во время испытания «Тринити». – Вы, кажется, знакомы с моим помощником полковником Николсом?

Раби кивнул:

– Доброе утро, полковник. Доброе утро, генерал.

Оппенгеймер отметил его настороженный тон. Раби определенно считал, что у генерала имеются какие-то серьезные мотивы, иначе зачем ему понадобилось ехать к Оппи. Эти двое недолюбливали друг друга; ведь именно Раби и Боб Бачер убедили Оппенгеймера, что намерение Гровза превратить Лос-Аламос в военную лабораторию и присвоить ученым воинские звания и должности никуда не годится, потому что отпугнет очень многих толковых людей.

– Доктор Раби, – сказал генерал, – я рассчитываю на ваше благоразумие. Вы по-прежнему связаны той же подпиской о неразглашении, которую давали, приступая к работам по радиолокации, относящейся также к посещению пункта Y. – Гровз, продрогший от пребывания на открытом воздухе, потер руки. – Давайте присядем. – В комнате имелось три стула: два простых деревянных и кожаное вращающееся кресло. На него-то Гровз и уселся, развернув его так, чтобы сидеть лицом к присутствовавшим. Тем ничего не оставалось, как сесть на стулья. Николс остался стоять рядом с Гровзом, сохраняя совершенно бесстрастное выражение лица.

– Не сомневаюсь, что вы помните, – сказал Гровз, обращаясь к Роберту, – как Ричард Фейнман в Лос-Аламосе развлекался, вскрывая сейфы или выбираясь незаметно за охранный периметр, а потом пугал охрану у ворот, когда возвращался в поселок, хотя вроде бы даже не выходил оттуда. Выглядело все это так, будто мы совершенно некомпетентны в вопросах безопасности, не так ли? Вот только это не так: мы знали и знаем это дело. Если позволите, джентльмены, оно поставлено у нас на научный уровень. Не буду утверждать, будто знаю все, что происходит, но теперь у нас с полковником Николсом появилось довольно четкое представление об этом.

– Вы прослушиваете мою квартиру? – спросил Раби, покраснев от негодования. – Я знаю, что в эти гнусные штуки играет ФБР, но, если это сделали вы, генерал, видит бог, я пойду прямо к президенту и…

– Не волнуйтесь, доктор. Нет, мы этого не делаем. У нас нет для этого оснований. Да, вы в молодости некоторое время увлекались социалистическими идеями, но у вас, в отличие от присутствующего здесь вашего друга, хватило благоразумия отрешиться от коммунистических бредней уже пару десятков лет назад. – Он перевел взгляд на Оппенгеймера. – Вы же, напротив, привлекали к себе много внимания. Вам известно, что Дж. Эдгар Гувер пятнадцатого ноября отправил президенту и государственному секретарю сводку из вашего досье? Слава богу, я был начеку, и прослушивание ваших апартаментов в отеле ведет мое управление, а не гуверовское. Так что содержание сделанных там записей известно только мне, полковнику Николсу и паре парней из штата МИО, которые занимались переводом текста на бумагу. Ну а Гувер ничего не знает о… – Гровз сделал паузу; он, конечно же, понимал, что Оппенгеймер и Раби напряженно гадают, много ли он смог разузнать, – о предстоящем выбросе солнечной фотосферы и последующей гибели нашей планеты.

Оппи выдохнул огромный клуб дыма. Христос… он же там, в гостиничном номере, рассказал Китти все. И, конечно, Гровз понял все, даже технические подробности. Ведь его хвастливое заявление в перепалке с Силардом три года назад, что его подготовка не уступит и двум докторантурам, имела под собой определенные основания.

– Генерал, – сказал Раби, – я называл причины в 1943 году и до сих пор остаюсь при том же убеждении – это не может быть военным исследованием.

– Успокойтесь. Я вовсе не намерен напяливать на вас мундиры, тем более что война закончилась. Но вам непременно понадоблюсь я и все те ресурсы, к которым я имею доступ. К примеру… Доктор Раби, вам это было знать совершенно незачем, но все же: вы слышали что-нибудь о миссии «Алсос»?

– Нет, – раздраженно бросил Раби.

Гровз откинулся на спинку кресла. Оппи, почувствовавший, что больше не может сидеть на месте, поднялся и снова встал у окна. От стекла, обрамленного морозным орнаментом, веяло холодком.

– Было три группы, – сказал Гровз, – и они следовали сразу же за наступавшими войсками союзников. Первая работала в Италии, вторая – во Франции, а третья – собственно в Германии. Главной задачей всей миссии было установить, насколько далеко нацистская Германия продвинулась в создании собственной атомной бомбы.

– Ах… – сказал Раби.

– Вам известно, что означает слово «Алсос»?

Гровз смотрел на Раби, но на вопрос ответил Оппи:

– Роща по-древнегречески.

Генерал повернулся к нему:

– Совершенно верно. Название придумал не я, а ребята из G-2[45]; мне оно не нравилось, хоть я и связан непосредственно со всей этой затеей[46]. Я руководил всей операцией, а непосредственно командовал ею ваш приятель Борис Паш.

Паш. Прошло уже более двух лет с тех пор, как подполковник пытался выведать у него, кто же выступал в роли посредника для Джорджа Элтентона. Роберту было известно, что третья группа миссии «Алсос» прибыла в Германию в конце февраля минувшего года, но он был слишком занят завершением работ по созданию бомбы и не интересовался добычей миссии. А уж о том, что заокеанскими поисками заправляет Паш, он и понятия не имел.

Гровз сделал знак Николсу. Тот запустил руку во внутренний карман пиджака и вынул сложенный лист бумаги бежевого оттенка. Оппи узнал почерк генерала с характерными длинными надстрочными и подстрочными частями букв. Николс передал лист Гровзу.

– Не знаю, принято ли у евреев составлять списки того, что они хотели бы получить в подарок к Рождеству, – сказал генерал. – Лично я думаю, что нет. Ну, вот это список того, что вы могли бы захотеть получить. Скажем так: я взял на себя смелость составить его за вас, Роберт. – Гровз протянул руку; Оппи шагнул вперед и взял листок. На нем были записаны десять фамилий, по одной на строчку:

Багге

Дибнер

Герлах

Ган

Хартек

Гейзенберг

Коршинг

фон Лауэ

фон Вайцзекер

Вирц

Немецкие физики. С двоими из них он был лично знаком еще по времени учебы