Наступила глубокая ночь. В сердце закралась небеспричинная тревога.

Войдя в кухню, я ужаснулась – она была пуста, но превращена в заезжую харчевню после пирушки весёлых разбойников – с бесчисленными окурками в самых неожиданных местах и огромным количеством пустых бутылок из-под пива и водки. Обеспокоенная, я прокралась по тёмной прихожей, прислушалась поочерёдно у каждой двери. Из комнаты Бабки, как всегда, доносился храп. У двери Крыськиной и Аськиной комнаты было тихо. Я несмело постучала. Заспанная Крыська открыла дверь.

– Крыся, а где Мирек?

– Наверное, пошёл с Аськой за вином, – был ответ.

Веселье продолжалась трое суток. Крыська не выдержала тяжёлого искушения и присоединилась к компании буквально на следующий день. Все трое ухитрялись засыпать, где ни попадя, и я натыкалась на спящие тела в тёмной прихожей. Попытки призвать их к благоразумию не увенчались успехом. Ничего не оставалось, как только ждать естественного исчерпания сил пьянствующей троицы. Четырёхлетнюю Изу я нашла дрожащей и голодной, забившуюся в угол от страха, как затравленного зверька. Девочка потянулась ко мне сразу же. Я взяла её к себе в комнату. Ребёнку было всё равно, кем я была – русской или полькой, – главное, что она интуитивно почувствовала во мне спасительницу. Я вытерла мокрые от слёз детские щёки, накормила и прижала к себе трепещущее от страха тельце. Это маленькое божье создание было единственным в доме, которое искренне полюбило меня.

Мирек с сестрой и племянницей перевернули в доме всё вверх дном, а кухню превратили в хлев. Слава Богу, что узкая комнатушка, преображённая мною из кельи монаха в вымученный уют, оказалась нетронутой территорией, хотя и сюда доносились пьяные вопли женщин и гомерический хохот моего мужа, но мы с Изой кое-как продержались эти очень неспокойные трое суток.

Бабка тоже залегла в своей норе, видимо, не только боясь пьяной внучки, чья агрессия и ненависть к Бабке усиливалась под воздействием алкоголя, но и сына с дочерью.

На моего же благоверного алкоголь влиял по возрастающей кривой: его весёлость росла в соответствии с количеством выпитого до определённого кульминационного момента, после чего резко падала, и он неизменно превращался в бьющего челом жида у Великой Стены Плача.

– Я гадкий вонючий жид, – исступлённо, войдя в экстаз, повторял он, стоя на коленях, рыдая и ударяя головой об пол.

Наступала последняя стадия опьянения, он был мертвецки пьян. Из его груди рвались неподдельные рыдания.

На меня накатывало сочувствие, но единственное, чего я боялась, так это, что он может выбить из своей головы последние проблески здравого рассудка и поглупеть ещё больше. То, что мне достался глупец, не вызывало никаких сомнений, но то, что это – круглый и законченный идиот, ранее я не могла даже предполагать.

Наконец-то наступила долгожданная тишина, и воцарился напряжённый покой. Вернувшись к трезвому образу жизни, только Крыська принялась за уборку загаженной кухни, прихожей и гостиной, а я ринулась печь русские пироги, которые затем молча уничтожались всеми без исключения поляками, в том числе и Бабкой.

Трудно было приспособиться к приготовлению пищи на огромной пузатой печи, да ещё в нестерпимый зной, но я быстро освоила и приобрела необходимые навыки обращения с естественным и экологически чистым источником огня. Я варила супы, борщи, лепила вареники и пельмени, предпочитая видеть сытые физиономии, и радовалась, что воцарилась тишина. Во мне проснулась дремлющая русская натура женщины, хранительницы мирного домашнего очага.

Неделю продолжался покой в доме. Даже Аська, обессилев от пьянки, перестала грызться с Бабкой и провоцировать её на скандалы. Но всё повторилось, когда в доме неожиданно появился гость... Это оказалось для них достаточно веским поводом, чтобы снова оторваться от хмурой действительности, а я закрылась в комнате с малюткой Изой, категорически отказавшись от назойливых просьб принять участие в попойке.

Оказалось, что не было смысла пребывать в ожидании натуральной развязки. Нужно было вмешаться, как можно скорее. После многочисленных тщетных попыток мне посчастливилось достучаться до еле тлеющего здравого смысла в пустой голове моего мужа, и напомнить супругу о долге, который он обязан выполнить по отношению ко мне – отрегулировать моё легальное пребывание в стране.

Я опускаю бюрократические подробности, с которыми нам довелось столкнуться на пути к тому, чтобы заполнить соответствующие формуляры, но не могу не остановиться на одном моменте. В отделе иностранцев на улице Круча, где бушевали страсти и собирались нескончаемые очереди, висел список справок и документов, необходимых для предоставления иностранцем в соответствующую инстанцию для рассмотрения прошения о польском гражданстве.

Я старательно переписала в блокнотик требуемые справки. Мне сразу же показались нереальными выдвигаемые требования. За справками нужно было ехать домой в Россию, но в моём случае в Казахстан, хотя город, где я родилась и проживала столь долгое время, до революции почти весь принадлежал моим русским предкам и относится к исконно русским территориям, которые когда-то легко раздавались и раздаривались одним росчерком пера. Сия участь постигла Крым, Порт-Артур и кусок оренбургских степей в предгорьях Урала.

Был ещё плодотворный визит в Русское Посольство и встреча с моим консулом, откуда я вышла ликующая – в моём паспорте стояла трёхкратная въездная виза в Польшу! Это означало, что я и мой муж едем в Россию. И снова границы, границы...

Глава 26

Осень уже срывала с деревьев первые листья, ветер подхватывал их и, наигравшись вдоволь, отпускал, а они кружились, падая вниз, и прилипали к мокрым тротуарам жёлтыми пятнами. В детстве у меня была игра – скакать по прилипшим листьям, рискуя разбить нос.

Придерживая руками полы длинного плаща, я запрыгала от листа к листу. Порхая, вспугнула полусонного прохожего. Он недовольно шарахнулся, но потом улыбнулся понимающе и приподнял воображаемую шляпу.

Я прошла мимо надоедливых торговок цветами, не позволяя себе полюбоваться одним из прекраснейших божьих творений – розами, варварски срезанными и соединёнными в огромные букеты. Свернула в парковую аллею, мимо заброшенной поблёкшей деревянной эстрады, хранящей много воспоминаний и событий, но теперь явно ждущей своей суровой участи.

На пустынной площади у забытого памятника Великому Вождю, как всегда, была на своём «посту» бессменная Старушка без имени, кормящая голубей.

Я шла и с тихой грустью думала о прошлом, которое казалось теперь таким безмятежным, и старалась не смотреть в туманное будущее.

Войдя в серое, облицованное мраморной крошкой здание ОВИРа, прошла по длинному коридору и уселась на стул у двери кабинета начальника. Ждать не пришлось долго. Посетитель вышел. Постучав в