Шрифт:
Закладка:
Это было неправдой, она чувствовала, но не могла остановиться. Все было не так, как надо: и то, как Юлька сразу после футбола ушла, и то, что со спокойным сердцем отправилась есть на кухню.
Не хотела Валя говорить Юльке о завтрашней встрече. Весь день не хотела. И если бы Юлька сейчас обошлась с ней мягко, обняла, повинилась, Валя бы не сказала. Но уж такая холера девка — чуть поперек, аж на дыбы становится. Схватила ладонями локти, голову вскинула:
— Вот ты как заговорила? А сама? Сама в двадцать лет какой была?
Валя сжалась. Ни разу в жизни не было у них разговора об отце. Юлька от других все узнала. Но торчал этот гвоздь между ними. И Валя боялась. И сейчас боялась, поэтому ничего не ответила.
— Если хочешь знать, мне все это надоело! — кричала Юлька. — И Женьке надоело. Мы взрослые люди, неужели это непонятно?
— Тихо ты. Сегодня мать Женьки мне на работу звонила. Свидание на завтра назначила. Разговор будет.
Юлька опустила руки, красные пятна выступили на скулах.
— О чем же разговор?
— Сама знаешь, не маленькая.
— Представь себе, не знаю.
— Не пара вы, Юля. И говорить тут больше не о чем.
— Ах, вот оно что, — в Юлькиных глазах вспыхнули яростные серпики, — по-че-му же это мы не пара?
Юлькина ярость неожиданно успокоила Валю. Она сняла плащ, отнесла в прихожую, поставила чайник и стала чистить сковородку над раковиной. Юля стояла за ее спиной и молчала, потом села за стол, положила перед собой руки, как на парте, смотрела, как Валя ест. Злость ее схлынула, и она уже спокойно спросила:
— Значит, не пара. Почему?
Валя вздохнула. Подняла глаза на Юльку и терпеливо стала объяснять:
— Разные жизни, Юлечка. Разные люди. Тут ведь такое дело человеческое: ходите вы с Женькой, а потом возьмете и поженитесь. Ну, и суди сама — они многограмотные, заслуженные, а получится, что я им родня.
Валя не видела лица Юльки, поэтому закончила так же тихо, как и начала:
— Вся тут заковырка, что из хорошей он семьи.
Не думала она, что ее разумная, тихая речь так подействует на Юльку. Подняла голову, глянула ей в лицо и испугалась — белое как мел, и в глазах уже не ярость, а боль.
— А я? Я из какой?
— Что из какой?
— Из какой семьи я?
Юлька поднялась, словно очнувшись, тряхнула головой, подошла к двери и оттуда тоном старшей, чужим, властным голосом сказала матери:
— Какая у них семья — мы не знаем. А наша — хорошая. Если ты не понимаешь этого, то хотя бы запомни.
Валя ничего не ответила, стала расстилать постель, и вдруг неожиданный, кроткий голос:
— Мама, я лягу с тобой?
Они легли спать на одной кровати, как тогда, когда жили в общежитии, когда Юлька была маленькой.
— Я пойду с тобой завтра, мама.
— Спи, нечего тебе там делать.
Юлька уткнулась в подушку, и оттуда послышался ее сонный голос:
— Ты ей скажи… Какие люди — такая и семья… Такая, мол, и у них будет…
НА ПОЛЯНЕ У ТРЕХ ДУБОВ
Девчонка в красной куртке приходила каждое воскресенье на это место, к трем дубам. Устанавливала этюдник, вешала сумку на обломок засохшей ветки. Потом она прохаживалась взад-вперед, вскидывала руки вверх и приседала. Иногда она кружилась, и тогда Юлька неодобрительно поджимала губы: такая дурочка, думает, что никто ее не видит.
Каждый раз Юльке хотелось подойти к трем дубам посмотреть на эту большую девчонку вблизи, на нее и на картину. Юлька догадывалась, что на картине — старая монастырская стена, и не могла понять, зачем девчонка рисует эту стену. В полдень девчонка складывала этюдник, вешала его на плечо, снимала с дерева сумку и уходила. Шла склонившись набок под тяжестью этюдника, а сумка волочилась по траве. Юлька ждала, когда она скроется из виду, перелезала через низкую ограду и выбегала на поляну.
На поляне светло, воробьи садятся на дубы, у монастырской стены растут ромашки. Юлька ходит по поляне как хозяйка: наконец-то гостья ушла и можно чувствовать себя как дома.
В конце поляны, там, где начинается улица, растет дикая груша. Юлька идет туда, а потом по тропке дальше, к железной ограде кладбища.
На кладбище в воскресенье людно. У входа торгуют цветами. Сторож дядя Гриша говорит ей:
— Опять пришла? Зачем пришла?
Юлька вздыхает и уходит. С другой стороны кладбища в деревянном доме с зелеными ставнями живет двоюродная Юлькина бабка, родная сестра Юлькиной родной бабушки.
— Бабка Шура! — кричит ей с улицы Юлька. — Ты что делаешь?
Бабка Шура показывается в окне, глядит на двоюродную внучку и сразу сердится:
— А ничего и не делаю. Чего рот дерешь?
— Можно я к тебе приду?
— Пришла уже. Заходи.
В комнате у бабки Шуры висят венки лука, на окне сушится липовый цвет. Сама бабка, в черном фартуке и в черном платке, похожа на ворону.
— Ну, с чем пришла? — спрашивает она Юльку.
— Так, — моргает глазами Юлька, — ни с чем.
Потом, помолчав, сообщает:
— К нам одна на поляну ходит, в красной жакетке, картину рисует.
Бабка Шура по-птичьи, сбоку смотрит на Юльку.
— А старуха твоя здорова?..
— Здорова, — отвечает Юлька. — На базар пошла.
Бабка Шура недовольно жует ртом.
— Деньги, видать, есть. Мать каждый месяц присылает?
— Присылает, — коротко кивает Юлька, — и деньги, и письма. А еще она меня скоро заберет.
Юлька смотрит на бабку, и в глазах ее мелькает испуг, но бабка Шура ничего против матери не говорит.
— За деньги и я б тебя держала, — говорит она. — За деньги и чужого держать можно, не то что своего.
— Она меня скоро заберет, — повторяет Юлька, — мне на этот год в школу идти.
— И пойдешь… — Бабка Шура думает о чем-то своем. — Все нынче идут. Все ходят, учатся, а ума нет.
Потом они пьют чай, заваренный липовым цветом. Юлькины щеки становятся пунцовыми. Она весело поглядывает на бабку и вдруг прыскает чаем от внезапно подступившего смеха.
— Бабка Шура, а Колька говорит, что ты монашкой была.
Бабка с размаху стукает кулачком по столу. Юлька пугается.
— Это не Колька, — говорит она, — это твоя старуха тебя учит.
— Нет, Колька. — Юлька отстаивает справедливость. — Это он, а не бабушка. Бабушка про тебя плохих слов не говорит.
Бабка Шура молчит, кладет перед Юлькой новый кусок сахару и подливает чаю.
— Плохие слова, которые бранные, — объясняет она, — а