— И ты будешь шаманом, когда вырастешь?

— Я — нет, а мой сын будет, — отвечает Нисан. А его сын не будет. А сын его сына будет.

— Это если тебя не заберет Бонжакри, — вставляет Яман.

— А это еще кто?

— Ну, это такая разновидность человека, — отвечает Сантос, — нереальная.

— Он приходит из воздуха и забирает тебя в свой дом, — продолжает Яман. — А потом дает рис…

— А рис нужно есть вот так, — черпает Сантос воображаемый рис тыльной стороной ладони. Мне бабушка говорила. Ее сына забрал Бонжакри, и он ел рис вот так, и Бонжакри его не убил.

— Ну да, — кивает Яман, — покормит тебя и спрашивает: хочешь ли ты стать шаманом? И если говоришь — нет, не хочу, отпусти меня лучше домой, он отдает тебя своей жене, и она съедает тебя. Вот так.

— А если хочешь?

— Тогда он учит тебя всему, что знает.

— Ровно семь дней.

— Да, а потом возвращает на то же место, откуда взял тебя.

— Меня не возьмет, Яманэ, у меня уже есть. Нисан показывает на сережку в ухе. — Если у тебя есть такое, — поясняет он мне, — Бонжакри не заберет тебя. Такое правило.

Я смотрю на уши мальчишек — у каждого по серьге, а у кого-то целых две.

— А вот тут, — дети показывают на обугленное пятно от костра на дороге, — появился Раки Бут. Совсем недавно, на прошлой неделе.

— Это призрак такой, черный человек.

— Как из Африки? — улыбается Ася.

— Ага. Кожа у него черная, когти длинные, а зубы острые. И сзади мяса нет, одна дыра. Чего вы смеетесь, мисс, я правду говорю, — хмурится Сантос.

— И если ты ночью идешь через джунгли, — добавляет Яман, — и встречаешь человека, который курит длинную трубку, это Раки Бут. Он подует на тебя, и ты сгоришь.

— Нет у него трубки, — возражает Нисан. У Раки Бута огонь в руках. И приходит он из огненной стены. Это мне Деврат рассказал. На него Раки Бут напал в прошлом году.

— Да ты все перепутал, — отвечает Яман. — Кич Канди это была, она на Деврата напала. И не в прошлом году, а три года назад.

— Это женщина?

— Кто, Кич Канди? Ну да. Она приходит из женщины. Если мы сжигаем женщину (после смерти), а у нее из костей идет кровь, все понимают, что она стала Кич Канди…

***

И так всю дорогу, каждую пятницу, нас угощают новой порцией непальского фольклора. А ближе к ночи, когда, погостив, мы собираемся уходить (не любим мы ночевать не дома), нас начинают пугать с утроенной силой.

— Ну да, похищает меня Бонжакри, — усмехается Ася, — уносит в свое логово и торжественно спрашивает: *#%? А ты ему: «Чего? Непали не понимаю, давай нормально, по-русски».

— Дает тебе рис, — говорю я, — а ты ему: «Вилка где? Руками, что ли, есть предлагаешь?»

— И чешет он задумчиво затылок, говорит жене: «Ну чего, есть будешь?» А она ему: «Да ну, стремные какие-то. Вдруг больные. Положи лучше, где взял».

Мы смеемся и проходим мимо кострища, где какой-то неспящий чудак вроде нас решил согреть себя среди ночи. Мимо кустов, куда дедушка Кришала, впечатлительный, а может, и нетрезвый, угодил как живая легенда. Мимо гнезд гоутали, вспоминая на ходу, что во всех рассказах-легендах деревни, поведанных нам детьми, ни разу не прозвучало слова «ложь».

Глава 19

Уроки чистоплотности

Скажу откровенно, естественные науки, если это не о космосе и географии, ужасно скучный предмет. Пусть клянут меня все педагоги мира, но когда мы читаем про строение зуба, компостную яму и многофункциональность коровьих лепешек, я первая на очереди убежать. Как раньше — спрятаться бы в подвале или выдумать революцию. Вот только нельзя теперь, я же учитель. Поэтому приходится изворачиваться — отправлять ребят в джунгли в поисках «новой земли», когда учебник велит нам изучать почву, хватать фотоаппарат и ловить микромир, когда мы говорим о строении лепестка, или седлать всем классом «холм цивилизации» и показывать им — впервые, представьте, детям двенадцати лет, — что такое Интернет. Я рассказываю им о композиции кадра, первых людях в космосе и зодиаке, показываю кадры из фильма «Вудсток», учу линогравюре, иллюстрирую с ними сказки, расспрашиваю о поверьях и распеваю песни — все что угодно, лишь бы не возвращаться к ней, этой строгой надзирательнице любого образования, которая зовется программой.

И именно поэтому, когда мы изучаем «загрязнение среды», я рада предложить им соревнование. Разделяю детей на группы, раздаю мешки и сигналю старт — кто соберет больше мусора, тот и получит приз. «Практическое занятие», — поясняю проходящему мимо Асису, которого дети в спешке за победой чуть не сбивают с ног.

***

Схватка выходит что надо, уже давно я не видела такого азарта. Спортивная площадка расчищается в момент, дети даже расстраиваются, что намусорили так мало. Следующими в ход идут отстойные ямы у каждого класса, потом они захватывают деревню, но и этого оказывается недостаточно. У кого-то пропадают ботинки — слишком, видимо, старые, чтобы продолжать свои странствия, у кого-то — чугунная кочерга. Затем начинаются раскопки — так на свет выходят зарытые кем-то штаны, небывалого размера кроссовка, которая занимает почетное место в коллекции, кусок пластиковой трубы, вилка, велосипедная шина (что для меня остается загадкой, велосипедов я здесь ни разу не видела), собачий череп, несколько бутылок и целый набор проржавевших гвоздей. А самые отчаянные пытаются ограбить школьный бак, но безуспешно — эту часть двора я внимательно патрулирую. Когда же мусор заканчивается полностью, они начинают коситься на мешки друг друга, и тогда я понимаю, что пора подводить итоги.

Победителям вручаю призовые прыгуны, а остальным утешительный подарок, который привезла еще из России. Две пачки наклеек — хиппи-постер и комиксовый «Boom!», по девять и тех, и других. Сомнений в том, что все выберут одинаковые, не возникает, вот только понять, какие именно, заранее не успеваю. Выбор пал на «Boom!», и всю девятку расхватывают не задумываясь.

***

— Интересно, что чувствовали местные, когда наблюдали за нами? — делюсь я позже с Асей. Неужели им не было стыдно за то, что иностранка мешками выгребает их многолетние залежи? И будут ли они теперь поддерживать чистоту?

— Конечно же не будут, — отвечает