Шрифт:
Закладка:
Петр, исходя из принципа государственной целесообразности. покусился даже на милосердие и ни-шелюбие: в Великий пост под страхом штрафа было запрещено раздавать милостыню. Для царя нище-любие стало не путем к спасению, а поощрением… тунеядства.
Всешутейший собор — очень самобытная русская затея. Не потому, что подобных затей нигде не было. Было Еще в IX веке появились при императоре Михаиле III в Византии. Там также устраивались комедийные действия типа причащения, где вместо хлеба и вина употребляли уксус и горчицу, а бесчинные песни распевались на мотив духовных.
Здесь мы имеем в виду, в первую очередь, типичность «поведенческого кода», положенного в основу «всешутейших мистерий». Петр использовал традиции антиповедения, которым не нужны были переводчики: смыслы, заложенные в жесты, одежду, поведение, «прочитывались» сразу и без посредников. «Язык» Всешутейшего собора — язык опрокинутого, вывернутого поведения — был хорошо понятен его российским современникам. (И здесь «уши» спец-службовской ментальности нельзя не заметить. И далее…)
Смысл антиповедения — в разоблачении. Способ — в замене тех или иных регламентированных норм на их противоположность, в создании «опрокинутого мира». При этом нормы следует понимать в самом широком смысле. Меняются, «опрокидываются» участники церемонии; меняются их место, число, порядок, одежды (выворачиваются, одеваются в одежды неположенного сословия, чина, пола и т. д.); в уста участников вкладываются противоположные, неположенные, «срамные» речи и т. д. Но, главное, как итог — меняется на противоположный знак оценка того, что подвергается осмеянию, разоблачению, исправлению.
Антиповедение вошло в кожу русского человека. По законам сакрального антиповедения выстраивает свои действия юродивый В Святки, Масленицу и иные праздники на страну обрушивается настоящая экспансия антиповедения. Петр, в соответствии со своими целями, придал дидактическому антиповедению еще более разрушительный смысл, интуитивно чувствуя, что именно эта форма может сильно повлиять на повседневную жизнь. Ведь если поведение есть часть культуры, способ неосознанного постижения ее на ментальном уровне, то прежде всего следует разрушить поведенческие стереотипы, эти краеугольные камни обиходной культуры, высмеивая, изничтожая, превращая пристойное в неблагочинное, постыдное посредством смеха и шутовства. (Здесь даже сложно разделить, где так называемая маскарадная культура, а где действительно результат того, что все российское общество постепенно «пропитывалось» спецслужбовским духом.)…»[233].
Итак, как видим, даже такие «шутейные», на первый взгляд, заведения, как Всепьянейший (или все-шутейный) собор Петр мог использовать если не в качестве прямого аналога службы безопасности, то, по крайней мере, как своеобразную структуру для «прокатки» и проверки дееспособности будущих высших лиц государства. И в этом ракурсе можно рассматривать «собор» как своеобразный центр проверки на лояльность сановников своему государю. И эти свои предположения мы можем подкрепить только одним — тем фактом, что через «собор» прошли все первые лица государства петровской эпохи[234].
Кроме того, здесь завязывались и служебные связи, складывались определенные группы влияния, шел поиск союзников (различными представителями администрации), решались вопросы внешней и внутренней безопасности. И что тоже важно, такой «мальчишник» никому не мешал, наоборот, способствовал выстраиванию вертикали власти.
Как пишет Е. Анисимов, «шутовство не мешало Ромодановскому занимать высокие места в управлении». Особую роль в стремительном взлете его сыграл Стрелецкий розыск 1698 года, где он прекрасно организовал следствие и получал важнейшие сведения о замыслах стрельцов и связях их с царевной Софьей. «Достиг этого Ромодановский благодаря открывшемуся у него пыточному таланту. Он был человек более жестокий и беспощадный, чем сам Петр. Порой царь даже выражал (возможно, показное) возмущение кровопийством «государя»». На службе в Стрелецком розыске Ромодановский, как считает исследователь, «превзошел себя». «Особая жестокость его имела объяснение: в один из критических моментов стрелецкого бунта 1698 года Ромодановский засомневался в своих действиях. Его не было видно и после разгрома мятежников под Воскресенским монастырем. Первый розыск тогда провел боярин А. С. Шеин, а не Ромодановский, что вызвало недоумение Петра Алексеевича. Он писал в Москву, что узнал о подавлении бунта, «зело радуемся, только зело мне печально и досадно на тебя, для чего сего дела в розыске не вступил. Бог тебя судит! Не так было говорено на загородном дворе в сенях». Строки письма говорят о том, что при отъезде царя с Великим посольством политический сыск был поручен Ромодановскому, а он возложенную миссию не оправдал, и испугался? и выжидал. По этому поводу Петр писал ему: «Я не знаю, откуды на вас такой страх бабей».
Но когда мятеж окончательно был подавлен, а Петр срочно вернулся домой, Ромодановский стремился сделать все, чтобы загладить свою оплошность и странную растерянность. Это, скорее всего, было какое-то временное помутнение, непонятный страх. Однако царь всегда помнил об этом. В июле 1698 года Петр Алексеевич писал Ромодановскому о деле одного из стрельцов, который бььп запытан до смерти. Царь решил для себя, что Ромодановский не случайно избавился от свидетеля: «И в том суди тебя Бог, что ты, не боясь его, хочешь воровство это замять». Взволнованный сыс-карь отписал, что обвинения в «норовлении воровству» неосновательны и что он-де всегда оставался «верным рабом и прочее». Думается, что он оставался честным перед царем и, «испив крови», расслабился. А мысль, что его подозревают в неверности, „добавляла Ромодановскому служебного рвения, что государю, собственно, и было нужно"»[235].
Этому можно найти подтверждение и у О. Чайковской, считавшей, что если вначале помощники Ромодановского, расследуя дело, выезжали на место, то с течением времени их начальник стал давать распоряжения другим приказам, а через них и местным властям, произвести то или иное следственное действие: разыскать и доставить беглеца, произвести аресты или обыски (не могу согласиться только с тем, что «а таким обыскам подвергались целые кварталы и улицы, целые деревни, какой-нибудь монастырь целиком или какой-нибудь полк целиком»; «зачисток» тогда все же не было), и распоряжения Ромодановского выполнялись беспрекословно. Затем он сделал еще один важный шаг — стал отдавать распоряжения местным властям непосредственно, в частности, приказным избам, не обращаясь к их московскому начальству[236].
То есть, несмотря на отдельные «проколы» Ромодановский и его команда все продолжали набирать силу[237].
Мало того, современных исследователей «поражает редкая для тех времен быстрота и слаженность его работы; не успел какой-нибудь несчастный с дыбы простонать чье-либо имя — и уже мчался нарочный с приказом: арестовать»[238].
Но чему удивляться — «безопасность» для российских чиновников всегда оставалась «приоритетным» направлением деятельности. В «жертву» ей всегда бросались и время, и решение иных
