и хотят свободы при поступлении на работу, они требуют увеличения оплаты труда и более частой выплаты жалованья, а также улучшения условий жизни и труда, они желают беспрепятственно переходить из одной мастерской в другую, в частности, протестуют против введения регистрации, свидетельства о расчете, а позже — рабочих книжек; рабочие всюду проявляют неудержимое стремление к независимости. Все чаще столкновения приводят к тому, что рабочие согласованно прекращают работу, выражают хозяевам «порицание» (т.е. устраивают бойкот), когда те не прислушиваются к их требованиям, оказывают давление на противников решительных действий, а порой применяют силу — все это говорит о появлении разнообразных способов объединения рабочих, от стихийных до хорошо организованных. В объединениях подмастерьев, в цеховых товариществах, во время сборищ в кабачках городские рабочие вовлекаются в политику такого же типа, хотя и не ставящую своей целью захват власти, но все же приучающую рабочих к организованным коллективным выступлениям, часто приводящую к созданию профессиональных объединений и всегда побуждающую обсуждать способы защиты общих интересов{244}.

Защита общих интересов не обязательно выражается в забастовках. Городские объединения рабочих, как и сельские общины, пытаются договориться с работодателями и отстаивают свои права в суде. На протяжении всего XVIII столетия они все чаще обращаются в Парламент, чтобы добиться отмены нововведений и правил, принятых ремесленными цехами и ущемляющих их интересы, даже в тех случаях, когда эти нововведения и правила официально признаны начальником полиции, городскими властями или самим Парламентом. Если правда, что «“типичной формой протеста” для ремесленников XVIII века является не бунт и не забастовка, а судебная тяжба», то можно сказать, что коллективные действия рабочих, тесно связанные с общественной жизнью, благодаря судебным формальностям обучают их юридической лексике и привлекают их к участию в важнейших политических спорах{245}. Конечно, защитники и обвинители излагают свои доводы не тем языком, каким изъясняются нанявшие их рабочие, но их аргументация приучает рабочих осмыслять свои споры с хозяевами в категориях гражданского и естественного права, которые обобщают и «политизируют» каждое частное судебное дело.

Неудавшаяся реформа Тюрго, которая не оправдала надежд и принесла одни разочарования, вероятно, ускорила приобщение рабочих к политике{246}. Эдикт, изданный в феврале 1776 года и отменявший цеха, действительно, очень обнадежил рабочих, которые решили, что он дает им право свободно покидать своего хозяина в любой момент и наниматься на работу к кому угодно. Более того, некоторые истолковали его как возможность открыть свое дело и таким образом избежать зависимого положения человека на жалованье. Но власти сначала ограничили применение эдикта, а вслед за этим, в августе 1776 года, восстановили должности старшин ремесленных цехов, что повергло в прах все надежды. Рост числа конфликтов в мастерских и в цеховых объединениях в последние двенадцать лет Старого порядка (в одном только Париже в 1781—1789 гг. их можно насчитать не меньше 35){247}, вероятно, связан с противостоянием рабочих, изверившихся и разочарованных, и их хозяев, заботящихся исключительно о возвращении своих привилегий. Кризис 1776 года позволяет проследить непосредственную связь между многочисленными «трудовыми спорами», разгорающимися то здесь, то там, и политикой в государственном масштабе, складывающейся под действием противоборствующих сил. Бесчисленные стычки рабочих с хозяевами по разным поводам перерастали в более широкие конфликты, затрагивавшие власть самого короля. Таким образом, политизация, начавшись на рабочем месте и в обыденной жизни, превращалась в дело «государственной важности».

То же можно сказать и о хозяевах мастерских, с той только разницей, что их интересы были противоположны интересам рабочих. Чтобы отстоять новые нормы и правила в борьбе против «фальшивых рабочих», уклоняющихся от какого бы то ни было контроля со стороны цехов и работающих на дому или в привилегированных кварталах (например в Сент-Антуанском предместье){248}, хозяева обращаются в суд. Таким образом, тяжбы и докладные записки адвокатов, направленные против февральского эдикта 1776 года, наряду с сохранением их власти над рабочими обеспечивают их участие в общественной жизни. Не стоит доверять «метафоре санкюлота» II года по революционному календарю, рисующей идеальный образ «независимого производителя, который живет и трудится под одной крышей со своими работниками, поддерживает с ними тесные дружеские отношения и разделяет их заботы и интересы»{249}. Эта картинка не соответствует ни особенностям ремесленного производства (для которого характерны, во всяком случае в Париже, крупные мастерские, разделение труда и «текучесть кадров», когда рабочие часто переходят от одного хозяина к другому), ни лексике многочисленных споров, которые в разных формах ведут хозяева с рабочими на протяжении всего XVIII столетия, и особенно после 1760 года. Вероятно, политизация сферы ремесленного производства — результат не столько осознания рабочими своего общественного положения, сколько многократных стычек их с хозяевами, которые происходят как в мастерских; так и в судебных инстанциях.

Публичная литературная сфера. Салоны

Для избранного общества (и для высшего света, и для интеллектуалов) ослабление зависимости от государственной власти выражается в возникновении автономной культурной сферы. Она характеризуется двумя чертами: с одной стороны, появляется публика, чьи критические суждения не подчиняются беспрекословно вкусам королевского двора, а творческая деятельность — мнениям академических авторитетов; с другой стороны, складывается рынок культурных ценностей, который обладает своими внутренними закономерностями, зачастую отличными от правил, установленных прежними формами покровительства наукам и искусствам, и не подчиняется им. Первое отступление от правил происходит в эпоху Регентства, когда двор перестает диктовать эстетические нормы. «Публичная литературная сфера», складывающаяся в ту пору, опирается на институты, берущие на себя роль законодателей в области вкусов: кофейни, салоны, газеты. В основе ее лежат новые принципы: свободное осуществление критики, монополия на которую отнята у церковных, академических, административных организаций, претендовавших на то, чтобы полностью забрать ее в свои руки; равенство всех тех, кто принимает участие в борьбе мнений и идей, независимо от сословных и имущественных различий; желание разом формировать и выражать взгляды новой публики, чья элита — высший свет и интеллектуалы — считает себя и творцом идей, и их рупором. Таким образом, во Франции тремя или четырьмя десятилетиями позже, чем в Англии, появилось поле умственной деятельности, основанное на публичном пользовании разумом частными лицами, чья компетентность в области критики связана не с их профессиональной принадлежностью и не с близостью к королевскому двору, но исключительно с тем, что они являются читателями и зрителями и собираются вместе ради удовольствия обсудить свои впечатления в дружеской беседе{250}. Рассмотрим эту гипотезу.

Местом, где светские люди встречаются с литераторами и где они вместе проводят время: играют в карты, ведут застольные беседы и ученые споры, устраивают литературные чтения, —