цвет молодежи вместе с ним ударить на врага. Дважды отразили они натиск галльской конницы, но когда во второй раз слишком оторвались от своих и сражались уже в самой гуще врагов, их устрашило небывалое еще нападение: вооруженные враги, стоя на колесницах и телегах, двинулись на них под оглушительный топот копыт и грохот колес и напугали римских коней, непривычных к такому шуму. Будто обезумев, они бросились прочь. Победоносная римская конница рассеялась. Замешательство перекинулось и на сами легионы, и много передовых бойцов погибло под копытами коней и колесами телег, промчавшихся вдоль строя, а следом и галльская пехота, видя испуг противника, не давала ни вздохнуть, ни опомниться. Стараясь водушевить своих воинов, консул Деций пустил коня на плотные ряды галлов и, бросившись на выставленные копья, встретил свою смерть.

Пока римляне восстанавливали боевой строй, к ним подоспели Луций Корнелий Сципион и Гай Марций, посланные на подмогу по приказу Квинта Фабия с подкреплениями из задних рядов войска. И вот, хотя галлы, выставив перед собою щиты, стояли сомкнутым строем и ясно было, что рукопашная будет нелегкой, тем не менее по приказу легатов воины подобрали копья, усеявшие землю между тем и другим войском и метнули их во вражескую «черепаху»; много копий вонзилось в щиты, а некоторые даже в самые тела врагов, и клин их развалился, причем повалилось много не раненых даже, а только оглушенных. Так переменчиво было на левом крыле счастье римлян.

На правом крыле Фабий, как было сказано, весь день тянул время; а потом, когда уже стало ясно, что и крики врагов, и натиск их, и удары их дротиков потеряли прежнюю силу, он приказал начальникам конницы вести отряды в обход самнитского крыла, чтобы по знаку ударить на них сбоку всею силою; легионерам же своим Фабий приказал шаг за шагом продвигаться вперед и теснить врага. Увидев, что неприятель не сопротивляется и явно измотан, он стянул все силы, какие сберегал до времени, и устремил легионы вперед, а коннице дал знак броситься на врага. И самниты не выдержали натиска: мимо галльского войска, бросив в опасности союзников, они врассыпную побежали к лагерю. Галлы же выстроились «черепахой» и продолжали стоять плечо к плечу. Тут Фабий, узнав о смерти товарища, приказал отряду кампанцев – около пятисот всадников – покинуть строй и, зайдя галлам в тыл, напасть на их войско, а за ними идти принципам третьего легиона и, где увидят замешательство во вражеских рядах под натиском конницы, туда ударить и рубить дрогнувших противников. Сам же Фабий направился к лагерю, куда стекались толпы охваченных страхом самнитов. У самого вала те, кого оттеснила толпа соплеменников попытались отбиваться, но были перебиты. В этом бою пал самнитский полководец Геллий Эгнаций. Наконец самнитов загнали за вал, и после короткой борьбы лагерь был взят, а галлов обошли с тыла. Двадцать пять тысяч неприятелей было перебито в этот день, восемь тысяч попало в плен. Но победа не была бескровной: из войска Деция полегло семь тысяч, а из Фабиева – тысяча семьсот

В те же дни и в Этрурии пропретор Гней Фульвий исполнил данное ему поручение и не только учинил страшное разорение на землях неприятеля, но даже нанес ему сокрушительное поражение в битве, в которой перузийцы и клузийцы потеряли более трех тысяч убитыми и лишились двадцати военных знамен. А самнитское войско, спасавшееся бегством через пелигнийские земли, окружили пелигны и из пяти тысяч беглецов около тысячи было перебито.

Но и после всех этих успехов ни в Самнии, ни в Этрурии по-прежнему не было мира.

5) Консульство Луция Постумия и Марка Атилия

После Квинта Фабия и Публия Деция консулами были Луций Постумий Мегелл и Марк Атилий Регул [294 г. до Р. Х.]. И тому и другому было предписано вести войну в Самнии, ибо молва донесла, что враг набрал три войска, одно для возвращения в Этрурию, другое – для возобновления набегов на Кампанию, а третье – для охраны границ.

Когда противники разбили друг против друга свои лагеря, самниты решились на такое, на что едва ли осмелились бы даже римляне, одержавшие столько побед, – напасть на римский лагерь. Положась на туман, как на укрытие для засады, самниты, при первых утренних лучах, едва к тому же пробившихся сквозь туманную мглу, подходошли к римским часовым, несшим у ворот свою службу не слишком прилежно. Нападение было внезапным, и для сопротивления не хватило ни мужества, ни сил. С тыла, через Декуманские ворота самниты ворвались в лагерь.

Не понимая, какой оборот принимает дело, римляне поначалу отступили и впустили неприятеля в глубь лагеря. Но потом, когда консул Марк Атилий воскликнул, не намерены ли они оказаться за валом и потом брать приступом собственный лагерь, воины, издав боевой клич и собрав все силы, сперва остановились, а потом стали наступать и теснить врага. Нагнав страху на противника, они уже не ослабляли натиска, пока не вытеснили его за ворота и за вал. Эта небезуспешная дерзость подняла дух самнитов, и они не позволяли римлянам не только переносить свой лагерь дальше, но даже запасаться продовольствием на их землях.

Молва о случившемся вскоре достигла Рима и консул Луций Постумий, задержанный в городе болезнью, поспешил на помощь своему товарищу. Не надеясь выдержать натиск двух войск, самниты отступили, и тогда консулы двинулись в разные стороны, разоряя земли и города противника.

Марка Атилий привел легионы к осажденной самнитами Луцерии и здесь дал сражение. Ожесточение уравняло силы противников; бились с переменным успехом, и явной победы не одержал никто; но для римлян последствия оказались более тяжелыми и, уходя с поля боя, они ясней, чем в пылу сражения, увидели, насколько больше их собственные потери и убитыми и ранеными. От этого всех в лагере охватил такой ужас, что, случись нечто подобное во время сражения, римлянам не миновать сокрушительного поражения. Ночь они провели в тревоге, ожидая вот-вот вторжения самнитов. Между тем неприятель, хотя понес меньшие потери, духом пал не меньше. Когда рассвело, у самнитов не было иного желания, как уйти без боя. Но дорога была только одна, и вела она как раз мимо вражеского лагеря. Когда самниты двинулись по ней, это выглядело так, будто они пошли на приступ.

Римляне были сильно напуганы этим движением. Пристыженные консулом, они мало-помалу вооружились и вышли длинной нестройной вереницею из лагеря. Угрюмо, словно побежденные, легионеры пошли на врага, столь же растерянного и малодушного. Но едва началось сражение, они обратились в бегство. Тогда консул, выехав