«Что ж ты молчишь, Шварн?!» — хотелось крикнуть Альдоне. Но она лишь крепче стиснула его ладонь.

И Шварн, поняв её страстное желание, повинуясь ему, встал и сказал:

— Да будет тако, други!

...Они бежали, хоронясь по углам и тёмным переулкам, к терему боярина Григория, Альдона шла вместе со всеми. Стан молодой княгини облегала кольчатая бронь, в руке она держала лёгкую саблю. Нет, она, хрупкая слабая женщина, совсем недавно ставшая матерью, не собиралась и не хотела биться, но доспехи должны были защитить её, если гридни и челядь Григория вздумают сопротивляться. И сабелька такожде поможет ей, в случае чего.

Вломились в сени быстро, внезапно, перепуганные, заспанные холопы и боярские ратники были застигнуты врасплох и почти не сопротивлялись. Вот уже в руках заговорщиков сени, горница, нижнее жило.

— Где боярин Григорий?! — грозно прорычал Касьян Домажирич, хватая за грудки дворского.

— Тамо, тамо... В ложнице они, — указывал дрожащим перстом старик-дворский.

Отшвырнув его в сторону, Касьян понёсся к обитым железом дверям боярской опочивальни. На него наскочили два гридня с копьями наперевес, враз ударили, Касьян обмяк, но с силой выдернул копья из тела, с рёвом притянул обоих гридней к себе и ударил их лбами. На помощь ему поспели Мориц, Иванко и остальные. Засверкали сабли, заструилась кровь. Альдона, не выдержав, прикрыла глаза кольчужной рукавицей.

«Господи, что это?! Зачем это?!» — едва не воскликнула она.

Слабеющего Касьяна отнесли в горницу. Богатырь хрипел, корчился в судорогах. Увидев Альдону, он вымученно улыбнулся и шепнул ей:

— Кончаюсь, княгинюшка! Но ничего! Наша перемога!

В ложнице горели свечи. Григорий Васильевич, взъерошенный, в белой исподней рубахе, босой, стоял, судорожно сжимая в деснице меч, возле постели, на которой Альдона увидела перепуганную свекровь.

— Что вам надо?! Кто вы такие?! — вопрошала Юрата.

Сперва она не разглядела нападавших, но, вдруг узнав сына, накинулась на него.

— Почто явился?! Мать опозорить вздумал, да?! А ну, убери отсюда ентих, дружков своих! — указала она перстом в сторону Морица. — Мать для тебя на всё готова, а ты!

— Боярин Григорий Васильевич! — твёрдо, заглушив гневные слова Юраты, возгласил Мориц. — По повеленью господаря нашего, князя Галицкого и Холмского, пойман ты! Отдай меч свой!

Он протянул руку. Боярин Григорий, уразумев, что это сражение им проиграно, молча, с раздражением швырнул меч на пол.

— Гридни! Стефан, Фома! — подозвал Мориц двоих дюжих молодцев. — Отведите его на княж двор, бросьте в поруб!

Юрата вскочила с постели и как была, в ночной полупрозрачной сорочке, под которой явственно проступали округлости грудей, бросилась к сыну.

— Шварн! Дитя моё! Тебя обманули! Боярин Григорий — твой верный слуга, преданный друг! Прошу тебя, умоляю! Не доводи до греха! Отпусти его! Убери отсюда своих бояр! Они — предатели, отметинки! Нет, они, как и ты, преданы и обмануты! Мориц, Абакум, Иванко! Вас обманули! Это Лев, Лев, его происки! О Господи! Как же я несчастна!

Она в отчаянии закрыла лицо ладонями и рухнула перед бледным, ошарашенным Шварном на колени. Белокурые растрёпанные пышные волосы её разметались в стороны.

Альдона, сдёрнув рукавицу, ухватила десницу мужа. Ей было мерзко, гадко смотреть на унижение этой властной вздорной женщины.

— Ишь, как воет! Кобеля увели, дак! — услышала она за спиной шёпот кого-то из гридней.

В этот миг нежданно вспомнились ей слова Варлаама, сказанные в ночь праздника Лиго на озере Гальве: «Глупо всё это, Альдона. Вот так, в камышах, тайком. Или как иные — всю жизнь лазят по подворотням, прячутся по углам, целуются в тёмных переулках. Любовь, пусть и телесная, иною должна быть — открытой, прямой, безоглядчивой».

Ведь он был нрав. Так неужели... Неужели он, слуга-отметник Льва, настолько чище, возвышеннее, умнее этой жалкой крикливой жёнки, этой развратницы, столько времени властвовавшей над ней и её слабым мужем?! А может, он вовсе и не отметник? И не татары, а Бог не допустил его гибели там, на речном берегу?

Как-то совсем нежданно овладели душой Альдоны сомнения. Но не время было предаваться сторонним думам. Обещав себе, что обязательно во всём разберётся и всё выяснит, молодая княгиня обратила взор на мужа.

Она едва не вскрикнула от ужаса, не узнав Шварна. Усы молодого князя грозно топорщились, глаза горели огнём, он с ненавистью и злобой смотрел на жалобно причитающую у его ног мать. Грубо оттолкнув её ногой, он повернулся к Морицу и приказал:

— Боярину Григорию ссечь мечом голову! Нынче же, на рассвете, за городом. Труп бросить в ров. Во пса место!

Не обращая более внимания на отчаянные вопли Юраты, он быстрым шагом вышел из ложницы. Альдона поспешила следом, не зная, радоваться ей или ужасаться внезапной перемене в муже.

Уже дома, в княжеских хоромах, Шварн сказал ей:

— Видала, во что мать моя превратилась?! То он всё, вражина! Потаскухой сделал вдову Великого Даниила! Да за такое убить мало! Как думаешь, что мне топерича с матерью деять? — вдруг спросил он.

— Решай сам, — пожав плечами, отозвалась Альдона.

— Постричь её надо. Иначе позору не оберёшься, — мрачно заметил Шварн.

Альдона снова передёрнула плечами. Ей не было жаль Юрату, но думала она сейчас о другом. Что, если бы про её встречу с Варлаамом на озере Гальве стало известно? Тогда... Она пыталась отбросить мысли о своём грехе, но не могла. В голове стучал язвительный гадкий вопрос: «А чем я её лучше?»

На вопрос этот молодая женщина не находила ответа.

34.

Жуткое зрелище запустения, разрушения, гибели открылось глазам Варлаама, когда въехал он вместе с отрядом Маучи в Киев. Посреди укутанных пеленой снега холмов сиротливо возвышались заброшенные руины некогда цветущего города, который древний летописец называл «матерью городов русских». Вот показался по левую руку Копырёв конец, когда-то густо населённый район Киева, место, где селились знаменитые на весь мир искусники. Теперь же возле разломанной пороками и камнемётами стены скромно притулился нестройный ряд жалких лачуг, топящихся по-чёрному. Возле берега скованной льдом Киянки Варлаам заметил утлые полуземлянки, возле них несколько женщин несли на коромыслах наполненные водой вёдра. Какой-то чернобородый мужик в рваном тулупе и шапке-треухе окинул проезжающих мимо всадников недобрым, косым взглядом. Кто-то из татар, выхватив плеть, полоснул его по спине. Мужик, втянув голову в