и в красках грима. Театральные критики и завсегдатаи звали его мастером эпизода. И его, до последних своих дней работавшего в Московском театре сатиры, вы помните по киноролям (особенно интересным был его кучер похоронных дрог в «Веселых ребятах»).

Иван Александрович Вольский, создатель «хора братьев Зайцевых». Вначале это была пародия на очень распространенные тогда трактирные хоры. Но скоро «ансамбль» Вольского расширился, манера исполнения, костюмы, гримы, репертуар — все изменилось; это уже не были трактирные персонажи, это были вышвырнутые за борт советской жизни «бывшие люди». И прелесть хора была в том, что все «партии» в нем «пели» первоклассные артисты: Хенкин, Поль, Антимонов… И уж конечно, каждый «хорист» создавал яркий, беспощадно высмеиваемый им тип.

А красавец Поль, Павел Николаевич! Чудеснейший самородок! Он не получил почти никакого образования, иногда коверкал «интеллигентные» слова, за что над ним в театре исподтишка посмеивались; но сколько у него было сдержанного, умного юмора, внутренней и внешней красоты, какая заражающая веселость и в сатирическом и в комедийном плане!

Художником у нас был Анатолий Галактионович Петрицкий, человек большого украинского юмора с нарочито-мрачным оттенком.

Елена Дмитриевна Ленская, стройная, красивая, темпераментная танцовщица, она и в пьесах играла и в паре с драматическими актерами Виктором Латышевским или Леонидом Оболенским задолго до нынешних акробатических танцоров исполняла труднейшие хореографические фантазии Касьяна Ярославича Голейзовского. Позже она блистала на лучших московских концертных площадках в паре с танцорами Большого театра. Скромная, застенчивая, она была неизменной и влюбленной подругой Владимира Яковлевича Хенкина.

А знаете ли вы, что на том месте, где стоит памятник Юрию Долгорукому, еще в 1946 году стоял обелиск-статуя Свободы: высокая граненая пирамида, а перед ней женщина в тоге?

Вот эту женщину скульптор Андреев лепил с нашей актрисы, Евгении Алексеевны Хованской. Женя Хованская была актрисой «Кривого зеркала», потом «Летучей мыши», потом у нас в Театре сатиры, потом в Московском Художественном театре и везде блестяще танцевала «Четыре тура вальса» (конечно, кроме МХАТ!). Это было очень интересное сочетание танца с мимической сценкой: она танцевала с четырьмя воображаемыми партнерами совершенно различных характеров и общественного положения: с туповатым, маловыразительным чиновником, потом с напористым военным, затем с нежным любовником и, наконец, с законным мужем-ревнивцем, и вы видели и слышали этих несуществовавших на сцене людей, настолько выразительно видела и слышала их Хованская!

В дни нэпа, когда ей и мне не хватало на расходы, мы в концертах исполняли написанное мною «Танго нэпик», танго нэпманов. Это были типичные для того времени два молодых, элегантных, жизнерадостных, поэтично настроенных, нахальных спекулянта! Они танцевали модные тогда танго, объяснялись в любви и тут же музыкально и ритмично торговали: продавали-покупали друг у друга «дефициты». И публика смеялась над этими «совместителями», а солидные нэпманы радовались — растет хорошая смена!

А жемчужина нашего театра — Александра Федоровна Перегонец — «чистейшей лирики чистейший образец»!.. И в пьесе Юрия Беляева «Путаница», и в лирических сценах и монологах Николая Агнивцева, и в стихах-юморесках Николая Эрдмана и Михаила Вольпина, в образах величавой Наталии Пушкиной и наивной комсомолки — всегда и везде она трогала, привлекала, влюбляла вас в своих героинь. Выходит, еще ничего не говорит, а вы уже улыбаетесь ее застенчивой улыбке; но вот Шура произнесла первую фразу, и вы в плену, и вы ее друг: чарующая детскость была в ее голосе.

Перед Отечественной войной, когда я был одновременно главным режиссером и в Театре оперетты и в Театре миниатюр, Александра Федоровна приезжала из Симферополя в Москву, и мы договорились об ее переходе к нам, но что-то задержало ее. Роковое «что-то» И погибла Шура Перегонец…

Есть в театре такие «амплуа» — герой, герой-любовник, отрицательный герой, социальный герой. Бывает, что такой театральный герой сам-то по себе сентиментальный человечек, слабохарактерная тряпка, а на сцене — волевой, умный Чацкий, Арбенин, Отелло; а бывает наоборот: нежный, нерешительный лирический любовник, сняв грим, отбросив ненужную бутафорию и окунувшись в обыденную жизнь, становится настоящим героем.

Когда пришла война, Шура не спрашивала: как бороться, что делать? Нельзя было позволить оккупантам разграбить театр, надо спасти имущество: «Скажите Шуре, она поможет замуровать костюмы, ноты — все» Раненые партизаны лежат в лесу без лекарств! — «Шуре, Шуре поручите!» И были в лесу и лекарства, и бинты, и книги…

Эта маленькая, хрупкая женщина, нежнейший лирик на сцене, в жизни была несгибаемым патриотом, бесстрашным защитником Родины, другом партизан. Звериные лапы гестаповцев схватили эту хрупкую женщину и сломали ее… повесили…

В Симферополе на стене театра висит мемориальная доска, напоминающая о подвиге группы театральных работников — борцов, и среди них — Александра Федоровна Перегонец…

Так же погибли и два наших актера: Яков Михайлович Рудин и Рафаил Григорьевич Корф… Это они создали жанр коротеньких рассказов-диалогов, рассказов-молний. Зло и остроумно писали они эти рассказы и блистательно разыгрывали их в концертах. С этими рассказами они выехали на фронт в первые же дни Отечественной войны, попали в окружение и… были уничтожены фашистами…

Написал я это и задумался. Читаешь в газетах: «реваншисты требуют…» Ре-ван-ши-сты… Читаешь и не понимаешь: как это они хотят реванша? Разве мы их на бой вызывали? Разве мы их актрис вешали?.. Чего же они теперь хотят? Какого реванша? В шахматах, там — да. Там и кони, и офицеры, и пешки, и даже короли — все павшие встают на свои места, и бой начинается сызнова. А тех павших разве поднимешь?.. Значит, новым падать? Нет и нет!

Ева Яковлевна Милютина — сочная комедийная, скорее, гротесковая актриса. Вот чей смех не колол, не ранил, а убивал! Милютина в 1912 году впервые попала на сцену нашего киевского «Бибабо» совсем девчонкой, очень бедной. Тогда в первый раз в жизни она заказала себе в каком-то ателье костюм. За шестьдесят рублей, в рассрочку, под мое поручительство. Два месяца Милютина с трудом вносила по десять рублей, и вдруг — о счастье! Фирма лопнула, и больше платить не надо было! Вельветовый костюм обошелся в двадцать рублей! Как тосковала Милютина, что не заказала еще и пальто!

Потом мы служили вместе в Одессе в «Малом театре», а когда я приехал в Ростов, она пришла ко мне — возьмите в «Гротеск». Я — к дирекции. А те ни за что: не хотим мы здешних, знакомых ростовчанам артистов, особенно из плохого театра миниатюр, где она работала. Все-таки я их уговорил. Но когда побывал у нее в театре, пришел в ужас: моя Милютина играла кокет и инженюшек, что ей противопоказано самой природой… И поставил я ей условие: ни одной молодой, ни одной «хорошенькой» роли до конца сезона — только