А внутри меня ничего не всколыхнулось, и даже сердце не замерло. Наоборот, поскорее захотелось высвободиться из липких рук бывшего жениха, и я попятилась назад.

– Что ты… все изменилось. Все по-другому.

– Что по-другому? Разве ты влюблена в моего отца? Он же чудовище! Разве не ты просила меня бежать от него, не ты умоляла спасти тебя?

– Но ты не спас… ты женился.

– Меня заставили. И ты прекрасно об этом знаешь!

– Когда… когда меня тащили в сарай рубить руки, разве ты вступился за меня?

– Я бы вступился… Вика… Викочка моя.

Бросается ко мне, хватает за плечи и накидывается на мой рот. Его ладони шарят по моему телу, а у меня все внутри переворачивается, и я отталкиваю его. Но он сильнее, сдавливает все мое тело, тащит к постели, заламывает руки. Кажется, он осатанел.

– Перестань… ты же хотела этого, разве не за этим ты бежала со мной и пошла в этот отель? Давай… ты же просила, хотела меня. Попробуй, каков я после него! Я ласковый, я…

Изо всех сил впилась зубами ему в губу и ударила коленом в пах. На меня накатила волна дикого ужаса, что сейчас в этом номере может случиться самое ужасное – этот никчемный трус изнасилует меня.

– Ах ты ж сука!

Заорал и схватил меня за волосы, дернул изо всех сил в сторону постели.

– Ты с самого начала принадлежала мне. Это он украл тебя. Он присвоил тебя себе.

– Отпусти! – заорала и схватила с комода пепельницу, со всей силы ударила Рамиля по голове. Отскочила в сторону и схватила со стола нож для резки фруктов.

– Я всажу его тебе в горло, не сомневайся!

– Вика! С ума сошла! Викааа… я же люблю тебя! – захныкал, держась за разбитый в кровь лоб, и шатаясь приближался ко мне.

– Не подходи! Слышишь? Не смей!

– Но ведь ты… ты же меня любила! Меня!

– Нет! – крикнула и вдруг поняла, что и в самом деле никогда его не любила. Что у меня помутился разум, и я просто не рассмотрела и не узнала этого человека.

– Лживая тварь… ты изначально так задумала? Увидела моего отца и поняла, что он богаче и выгодней? Как он тебя еще не порвал своим уродливым членом? Или ты извращенка?

Двинулся ко мне, со всей силы ударил по лицу и отобрал нож, которым я успела полоснуть его по щеке, завалил на пол, придавливая к нему всем телом.

– Он всегда и все отбирал у меня. Ненавидел. И тебя отобрал… но я не отдам. Ты моя. Трахну суку, и пойдем дальше. Моей теперь будешь.

Мерзко лижет мою щеку, и я вся трясусь под ним, чувствуя, насколько тяжелое его тело, и понимая, что… что не смогу сопротивляться слишком долго. Он намного сильнее меня.

Глава 21

И, нет, он не боялся, что кошка поранит Эрдэнэ… он испугался, что она убьет его лебедя… испугался настолько, что был готов пристрелить свою любимую и верную девочку. Но Лебедь не дала…

Шагнул решительно в залу, и Ангаахай резко замерла, обернувшись к нему. Момент, когда он окаменел, считывая эмоции на ее лице, ожидая привычную ненависть, ужас, неприязнь… но вместо них она вдруг улыбнулась и пошла к нему навстречу, а потом вскинула свои руки-крылья и обняла его за шею, уткнулась лбом ему в подбородок, привстав на носочки.

– Как долго тебя не было, – и склонив голову ему на плечо тихо добавила, – я скучала.

Растерянно сомкнул одну ладонь на ее талии, а второй накрыл золотистую голову и закатил глаза от удовольствия. Он тоже скучал. Да… именно так это называется. Он по ней скучал. Она перестала быть никем…

У. Соболева. «Невеста для Хана»

Я жил во мраке. В обжигающем вечном холоде. И никогда не представлял себе, что могу попасть под лучи света. Сама мысль об этом была мне чужда. Так как я привык быть ничтожным уродом. Я стирал малейшие проявления радости. Я не надевал никакого другого цвета кроме черного, и смеяться и веселиться при мне было запрещено. В моем доме не отмечали праздники, не пекли торты.

В моем доме было так же темно, как и перед глазами моих слепых дочерей. Им не нужен свет, и мне он не нужен. Я могу жить в полном мраке, как и они.

И вдруг… вдруг появилась ОНА. А я привык к темноте, привык, что ничто не мешает мне ходить на ощупь в моем мраке. И мне физически неуютно. Первое время меня просто до ярости слепил ее свет, и хотелось его выключить, погасить, отправить ее в темноту. Я словно отмахивался, закрывался, корчился, чтобы не подпустить к себе смертоносные лучи ее нежности. И ощущаешь, что наконец-то можешь дышать. Один вздох, другой, третий. И эти вздохи дарит тебе она. И я пытаюсь смотреть на свет и не жмуриться, не корчиться от боли. А потом начинать чувствовать ее тепло. Оно согревает и обжигает так, как не хочется верить, что кто-то или что-то может тебя, убогого, согревать. Но страх, что этот свет вырежет тебе глаза, постепенно отступает, и ты оглядываешься вокруг, замечая, что есть не только черные краски, что мир не окрашен в черное и серое. В нем есть оттенки, есть яркие до боли цвета, и это не только кроваво-красный. А есть и голубой… цвета небесной синевы, как ее глаза. И моя обожжённая шкура слазит, обнажая нежное мясо. Она говорит мне то, чего никто и никогда не говорил, она показывает мне краски, которых я никогда не видел, и постепенно я начинаю понимать, что больше не хочу во тьму, что мне нравятся цвета и оттенки, что я вдруг начинаю жить. Как будто вылез из склепа. Жалкое отродье, страшное настолько, что при взгляде на тебя у людей перекашивается лицо, а у женщин вырывается дикий крик.

И вдруг есть кто-то, кто не боится твоей уродливой личины, кто-то, кто касается ее пальцами, кто-то, кто способен поцеловать тебя в ответ и простонать твое имя.

Я впервые услышал «Ахмад» женским голосом. Я запрещал своим любовницам и шлюхам называть себя по имени. Слишком много чести марать его своими грязными ртами.

Я – извечное