Шрифт:
Закладка:
Смуглые люди на переездах и окраинах маленьких селений выглядели так, словно простояли под палящим солнцем в ожидании попутного рейса всю жизнь. С остатками неистребимой надежды они провожали туристический экспресс с зеркальными панорамными окнами долгим прищуренным взглядом. Маленькие дети изо всех сил размахивали руками, как будто мечтали перестать быть неодушевленным элементом пейзажа, во что бы то ни стало остаться в памяти пассажиров — незнакомых, равнодушных, утомленных скукой долгой дороги.
Иногда за окном мелькали похожие на игрушечные городки мусульманские кладбища, гораздо более яркие, чем настоящие селения, выгоревшие на солнце и припорошенные желтой пылью.
«Кажется, здесь со времен Чингисхана ничего не изменилось. Мир, каким он был до изобретения скоростного интернета, криптовалют и генной инженерии», — рассеянно подумал Лука.
«В чем-то ты прав. Восточный Туркестан ханьцы называют Синьцзяном, новым доминионом. Это зачарованная земля, которая пребывает в извечной полудреме. Область, которую Поднебесная впервые завоевала еще четыреста лет назад, издревле населяли уйгуры. Протянувшийся через пустыню Шелковый путь соединил несколько городов-оазисов, отделенных друг от друга многими днями караванных дорог. Значительные расстояния позволяли населявшим эти земли народам — уйгурам, киргизам, казахам, тибетцам и русским, — относительно мирно сосуществовать. Конечно, время от времени вспыхивали восстания против Пекина, который находился в географическом плане в полтора раза дальше, чем, к примеру, Багдад, и междоусобные войны. Иногда здесь сталкивались интересы великих держав, но все же большую часть времени эта земля проводила в благословенном забвении».
«Ты родом из этих мест?»
«Да, один из немногих, кто видел бурые барханы, поросшие жесткими колючками, на месте запруженных магистралей и перенаселенных кварталов. Кто слышал песни ветра степей там, где сейчас воздух разорван от гудков и шума двигателей автомобилей. Нуркент вырос в одночасье, как дурной сон, морок. Я видел, как редело с каждым годом стадо, которое пас отец, а до этого — его отец и дед. После того как взорвали землю и построили завод, вода в реке проржавела. Глупые овцы пили ее и к вечеру падали замертво. А рядом разрастался Сухой порт. Каждый день по рельсам прибывали составы, тянувшие груженые вагоны до самого горизонта. Следом прибывали люди. Все новые и новые люди. Казалось, людской поток никогда не иссякнет. Я даже не знал, что в мире столько людей. Первых работников железной дороги и сортировочной станции Корпорация расселяла в образцовые кварталы с подстриженными газонами и яркими детскими площадками. Каждый служащий получал ключи от квартиры, где уже были не только мебель и ковры, но и посуда и постельное белье в шкафах. Из громкоговорителей на уличных столбах день напролет лился поток речей и праздничных песен — о грядущем счастье для всех и каждого, кто трудится усердно и честно. И все вокруг улыбались, радуясь свалившимся на их головы невиданной удаче и достатку. Но вскоре стало очевидно, что люди для Корпорации — всего лишь машины, не требующие обслуживания и ремонта, которые будут крутить шестеренки, пока не упадут замертво. Город все разрастался, как раковая опухоль. Застраивался каждый клочок. Земля стала больна, отравлена и обескровлена, и вряд ли нашлось бы в мире лекарство, чтобы очистить ее от яда. И тогда отец принял решение уходить из обжитых мест на новые земли. Мне было, наверное, тогда лет семь или около того».
Голос в голове умолк. Перед глазами Тео стояла картина: пропускной пункт на горном перевале — длинный барак с покатой крышей, обнесенный рваным ограждением из колючей проволоки. За высокой стойкой томился на посту сонный солдат. Дышать из-за высоты было трудно, разговаривать — тоже: выл ветер и заглушал слова. Разбитая двухколейная дорога спускалась в Синьцзян — заросшую колючим кустарником обширную гористую область, окружающую Такла-Макан, одну из самых больших песчаных пустынь Азии.
С обеих сторон шлагбаума стояли колонны грузовиков. Из империи в Срединную Азию и дальше на запад и север везли всевозможные товары: от исполинских бульдозеров до пуговиц, а в противоположную сторону выстраивались вереницы груженых лесовозов с соснами в три обхвата, фуры с металлическими трубами, тубами с медной проволокой, распиленными станками с остановившихся заводов. Перешагнув невидимую глазу, очерченную только в воздухе линию границы, ты не замечал особой разницы — разве что колючая проволока с ханьской стороны была менее ржавой, а солдаты несли вахту в новой будке из стекла и светлого пластика.
«Кашгар, ближайший к киргизской границе город, на заре новой эры был забытым богом захолустьем, — помолчав, продолжил старик. — Торговые и туристические маршруты обходили его стороной, и по длинным, застеленным облезлой ковровой дорожкой коридорам гостиниц, открытых на месте бывших посольств, русского и английского, прогуливалось только эхо. Вокруг зданий мэрии, суда и полиции выросли безликие кварталы типовых новостроек. На центральной площади высилась статуя Вождя. За ее спиной виднелись остатки старинной городской стены, за которой Кашгар укрывал еще один, тайный, город. В нем жили не только по особому укладу, но и по собственному времени: когда работающие по пекинским часам ханьцы уже укладывались спать, чтобы наутро снова подняться спозаранку, в старом уйгурском центре только-только накрывали стол к ужину…»
Мысленным взглядом Тео видел, как пестрая толпа медленно выливалась из мечети, растекаясь по узким улочкам вокруг площади. Люди не спеша рассаживались у стоящих вдоль улиц столов или шли на ночной рынок, над которым курился ароматный дым мангалов и запах свежих лепешек. Они были одеты в халаты, сапоги до колена и высокие шапки с меховой оторочкой. Женщины щедро сурьмили брови и глаза, у мужчин, носивших окладистые бороды, на поясе висели изогнутые ножи. На рынке торговали коврами, пряностями, упряжью, глиняными кувшинами, мозаичными лампами из сплавленных цветных стеклышек и прочим скарбом. Тут же, посреди улицы, можно было побрить голову у цирюльника, купить снадобье от любой хвори или выпить чашку горького, сваренного в турке на тлеющих углях, кофе. Здесь кипела жизнь, ничуть не изменившаяся за последние триста лет. Тео как будто перенесся в зачарованный город из сказок «Тысячи и одной ночи».
«Мы прожили там несколько счастливых лет, — рассказывал старик. — Отец снова пас овец, мать и сестра делали сыр и пекли лепешки. Я заканчивал школу и после занятий подрабатывал помощником продавца в одну из букинистических лавок. Однажды перед самым закрытием ко мне прибежал встревоженный приятель — в соседнем городе полиция разогнала толпу, которая собралась на площади, возмущенная гибелью уйгурских рабочих в шахте. Беспорядки переросли в погромы. Власти арестовали сотни
