И груз любви — что миг, то тяжелей!

Ах, Мензола прекрасная, мне больно!

Твой Африко покинут, хоть невольно!»

XXXIII

Потом он сел, где милая сидела,

Где только что он любовался ей,

Прелестною; все глубже пламенела

Огнем кипящим грудь, все горячей,

И наземь повергаясь то и дело,

Он длил игру Амуровых затей,

Лобзал траву, шепча: «О, ты блаженна:

Тебя касалась та, что совершенна».

XXXIV

И говорил: «Увы мне! — воздыхая. —

Судьбина зла. Сегодня же вела

И соблазняла — о, совсем иная!

Счастливого — злосчастью обрекла, —

И девушка-дитя, сама не зная,

На жалкий путь страдальца повлекла.

Мне нет вождя, хранителя, — все втуне.

Одной любви я верен — и Фортуне.

XXXV

Хоть знала бы она, как пламенею

Любовью к ней, иль видела б меня!

Нет, страстью бы испугана моею

Она была, — и всякого кляня,

Кто, полюбя, владеть хотел бы ею,

Она бежала б этого огня,

Смятенная: она ведь ненавидит

Всех нас, мужчин, какого ни увидит.

XXXVI

Что делать мне? Все кончено. Ужели

Открыться ей? Себя же погубить.

Молчать — нет сил, молчать всего тяжеле:

Огонь в груди все будет злей томить.

Так, умереть. Жалеть о жизни мне ли?

Пусть этой муки оборвется нить:

Ведь не погаснет этот пламень жгучий, —

Смерть все равно предстанет неминучей».

XXXVII

Таких речей излил тогда немало

Влюбленный юноша. Но видит он —

Заря погасла, ночь уже настала

И вызвездил давно уж небосклон, —

И как душа помедлить ни желала

На месте милом, молвил как сквозь сон,

Себя одолевая: «Так, злосчастный,

Пускай хоть встречу день, мой день ненастный».

XXXVIII

Он все же встал, побрел, едва шагая[219],

Исполнен дум, долиною речной

В родной приют, печально понимая:

«Оттуда шел один, придет — иной».

Вот перед ним и хижина родная.

Так безотчетно он пришел домой:

Идти долиной было далеко ли?

Ну, с четверть мили, уж никак не боле.

XXXIX

В свою каморку он тихонько входит,

Где спал один, вздыхает, еле жив,

Там ощупью постель свою находит

И падает, словца не проронив

Родителям, и ночь без сна проводит,

И только света ждет, нетерпелив,

И мечется на ложе, изнывая,

Все Мензолу со стоном призывая.

XL

Не думайте, что люди воздвигали

Чертогов и домов блестящий строй,

Как ныне там. Хочу, чтобы вы знали, —

Избушке были рады той порой,

Стен даже известью не укрепляли;

Бревно да камень грубый и простой —

И все; а кто доволен был, суровый,

Мазанкой земляной и тростниковой.

XLI

Домка в четыре было все селенье

У низких и пологих берегов,

Вершины высились лишь в отдаленье,

Здесь было низких несколько холмов.

Вернусь туда, где горькое мученье

Нес Африко, все полон тех же снов

О Мензоле; но нимфа не являлась,

Хотя других и много повстречалось.

XLII[220]

Амур, с его обычною повадкой,

Хотел огонь страдания раздуть,

Вдруг юноше как будто отдых краткий

Давал, чтоб вновь пылала жарче грудь.

И цепью все тягчайшею украдкой

Его сковать старался как-нибудь,

Умея разжигать своею властью

Огонь страданья вместе с нежной страстью.

XLIII

И ночью раз имел во сне влюбленный

Видение: в слепительных лучах

Жена явилась ярко озаренной,

И мальчик обнаженный на руках[221],

С колчаном, с луком; вмиг, разгоряченный,

Достал стрелу и целит впопыхах.

Жена сказала: «Погоди, сынишка,

И торопиться надо без излишка».

XLIV

И к Африко она оборотилась

И говорит: «Скажи, что за напасть?

Что за печаль? И в мыслях помутилось

Из-за чего? Иль выпало на часть

Перепугаться Мензолы? Явилась —

Что ж не возьмешь над сердцем девы власть,

Но, словно трус, от грусти и печали

Поник? Лови любовь в ее начале!

XLV

Вставай скорей! Ищи ее ты в долах,

Ищи в горах — ее ты уследишь,

Веселую среди подруг веселых,

В лесах дремучих милую узришь.

Хоть на бегу и нет меж них тяжелых,

Уверен будь — ее ты победишь.

Дианы ж нечего тебе страшиться:

Издалека не скоро возвратится.

XLVI

Тебе я помощь обещаю, зная:

Противиться никто не в силах ей;

Вот этот сын мой, выстрелить желая

Из лука, делал волею моей.

Я ведаю — и власть моя такая,

Чтобы помочь наукою своей.

Все — и Юпитер с многими богами

Против нее бессильны были сами».

XLVII

Потом рекла: «Мой сын, скорей за дело!

Уверь его в могуществе своем

Пылающем — и лед взломи всецело

В его груди и в сердце ледяном.

Ну, делай, сын мой, как тебе велела,

Как можешь ты». И вот — в пылу таком

Лук мощно натянул Амур руками,

Что, выстрелив, сошелся он концами[222].

XLVIII

Пощады! Поздно. Глубоко вонзилась

В грудь Африко стрела — он ощутил —

Прошла насквозь, и сердце раздвоилось,

Так что, проснувшись, грудь рукой схватил,

Как будто в ней стрела остановилась.

Глубок и узок ход кровавый был.

Глядит: ведь с мальчиком жена взирает,

Как, ею пораженный, он страдает.

XLIX

Но нет ее. Она из глаз пропала,

И оборвался ею данный сон,

А раненое сердце все стучало,

И боль жила. И тотчас вспомнил он