Их не поймали, но кулон с лебедем не продержался долго.

Они вышли из магазина, где купили одноразовый телефон, но еще не успели его включить. Вдруг кожа вокруг глаз Брайда натянулась, он проговорил:

– В этом месте не стихает вой – лучше бы я умер. Зачем я только согласился сюда прийти.

Мэтью не помнил, что случилось после.

Он очнулся уже здесь, под музейным столом посреди выставки Климта в МИД. Сюда их привели девушки Ханна и Клэр, а еще парень по имени Муса. Двое из них работали в музее, а третий был студентом художественного факультета, но Мэтью никак не мог вспомнить, кто из них кто. Очевидно, Брайд приходил к ним во снах, поэтому они приносили ему и Мэтью бутерброды, пока он не «придумает что-нибудь».

И это «что-нибудь» Брайду только предстояло придумать.

Мэтью начал вести маленький дневник; его дал ему Брайд. Он поинтересовался у мальчика, станет ли тот записывать свои мысли, а не болтать вслух, если Брайд купит ему ежедневник. Получив положительный ответ, мужчина немедленно выдал Мусе денег из пачки наличных из паба, чтобы парень купил в сувенирной лавке книжицу.

В основном Мэтью записывал то, что говорил ему голос.

Он слышал этот голос уже много лет, особенно часто после того, как силовая линия начала немного барахлить, а Ронан то и дело истекать ночной грязью. Голос всегда говорил одно и то же, например: Мэтью, ты слушаешь? Мэтью, есть и другой способ, Мэтью, найди меня, и Мэтью, разве ты не хочешь большего?

Здесь, в музее, голос звучал каждую ночь. И Мэтью слушал. Все равно заняться ему было нечем. Из-за камер наблюдения и охранников они не могли бродить по музею даже после закрытия. Все что оставалось, свернуться калачиком и спать, как Брайд, или свернуться калачиком и слушать, как Мэтью.

– О чем пишешь? – тихо спросил Брайд.

– О том, что говорит мне голос, – ответил Мэтью. Не бойся, Мэтью. Это проще, чем ты думаешь.

– Голос? Так ты его называешь? – сказал Брайд. – Хотя уже неважно. Мир еще не умер, но с тем же успехом мог быть мертв, таская собственный труп из кафе в актовый зал на концерт альт-рока, не способный ни на что, кроме как удерживать себя наяву, но не больше.

– Не расстраивайся, что не можешь жить как раньше, – ободряюще сказал Мэтью. Он вырвал чистую страницу из дневника. – Ханна принесла еще одну ручку. Может, станет легче, если ты что-нибудь нарисуешь?!

– Мир вот-вот вспыхнет огнем, а мы развлекаемся всякой ерундой и рисуем картинки, мочась в бутылки в темноте. – Однако он сел прямо и взял протянутый лист.

– Вот видишь, как классно мы проводим время, – мягко сказал Мэтью.

– Я создан не для того, чтобы классно проводить время, – ответил Брайд. Он изобразил на бумаге нечто, похожее на торнадо, словно кто-то пытался отнять у него ручку, пока он рисовал. – Место, которое вы называете миром, – всего лишь его половина. Вторая скрыта по другую сторону зеркала. Все равно что любить ночь, никогда не видя дня. Это обрывок фразы. Часть книги. Половина чего угодно. Бодрствовать и спать: теперь это две разные вещи. Но существует реальность, где два этих состояния идеально сплетены в одно. То ощущение, которое ты испытываешь, когда слышишь голос, разве ты не чувствуешь, что чего-то не хватает?

– Да, сто пудов! – сказал Мэтью. – Хотя одно время я думал, что это чувство от того, что мне пора перекусить. Расскажи мне еще о голосе.

– Голос с той стороны зовет тебя по имени. А по другую сторону ты взываешь о чем-то. Как знать, кто услышит твой зов. Глупцы с обеих сторон слушают, подступают ближе, желая… – Брайд закрыл глаза. – Не знаю, правда ли то, что мне известно.

– Давай пока притворимся, что это так, – предложил Мэтью. – Просто действуй, говори все, что приходит на ум. Выплевывай, как сказал бы Диклан.

Брайд, казалось, неправильно понял концепцию плевка. Он продолжал:

– Я стар или молод? Я больше не знаю, реальны ли мои воспоминания, что такое реальность. Имеет ли значение, что мне не тысячи лет, если меня приснили?

Мэтью тоже размышлял об этом, совсем недавно, когда впервые узнал, что он – сон. Он нравился людям, так было всегда. Его таким создали? Или он сам заслужил их любовь? Какая, в конце концов, разница? Он поделился этим с Брайдом, который по-прежнему выводил на бумаге торнадо, все больше и больше. Голос продолжал говорить. А Мэтью подытожил:

– В общем, у большинства людей есть характерные черты, которые делают их теми, кто они есть. Например, рыжие волосы или что-то другое. И что в этом такого?

– Ничего, – угрюмо ответил Брайд.

В этом и заключалась основанная проблема бесед с Брайдом. Он либо становился нудным, либо начинал грустить. Мэтью не так уж сильно возражал против того, чтобы сидеть здесь, под столом. Реальный мир уже с трудом припоминался, когда существовал этот – маленький и незыблемый. Сложно представить, что где-то там был Диклан, взбешенный тем, что Мэтью угнал его машину, что где-то там был Ронан, загадочным образом спящий.

Мэтью, ты хочешь стать свободным? Ты слушаешь?

Мэтью продолжал стенографировать, тихонько мурча себе под нос, повторяя слова на разные лады, чтобы немного развеять скуку.

Брайд резковато спросил:

– Ты не боишься голоса. Тебя не пугает то, о чем он просит?

– А он просит меня что-то сделать?

– Да.

– Я этого не понял.

Брайд сказал:

– Если ты пойдешь у него на поводу, это тебя изменит. Изменит навсегда.

Мэтью спросил:

– А тебя изменит?

– Голос не меня просит.

– Почему нет?

– Наверное, он знает, что я отвечу «нет». Я не заинтересован в том, чтобы не заснуть. Для меня важно, чтобы мир не спал. Не я, а мы. Грезы и сновидцы. Представь, каким бы стал этот мир, если бы тебе не приходилось вымаливать собственную жизнь у картины.

– Чувак, ты самый унылый тип из всех, кого я когда-либо встречал, – заявил ему Мэтью. – Как будто над твоей головой все время висит туча. Если мне надо научиться грустить, то тебе стоит поучиться радоваться. Может, ты нарисуешь что-то другое вместо этой штуки, не знаю, шиншиллу, что ли. Хотя твой рисунок тоже неплох.

– Что такое шиншилла?

– Странный ты человек, – сказал ему Мэтью. – Вроде столько всего знаешь, и в то же время такой глупый.

Брайд, кажется впервые, слегка улыбнулся. Его улыбка напоминала улыбку Ронана, а значит, на мгновение Брайд стал чуть счастливее, однако теперь