смысле развязались руки в области письменности. „Молчать“ больше стало не из чего»[542]. Иваницкий считает, что в 1994–1995 годы создалась ситуация, когда «женский взрыв, наконец, состоялся, добрался до критической массы. Тема легализовалась. И… И взрыва не произошло! Уместно говорить о не-взрыве»[543]. Женская литература потеряла шанс стать рупором новой женственности, «женской вселенной, то есть феминистской модели мира», прежде всего потому, что она «проиграла» своего читателя/читательницу.

Потенциальный объект «расколдовывания» феминистской критики, объект просвещения и раскрепощения чрезвычайно быстро превратился у нас в любительницу мелодрам, пожирательниц латиноамериканских сериалов и слащаво-сентиментальных романов «женской серии». Женская литература вытеснилась пресловутым «женским романом»[544].

Более того, по мнению Иваницкого, потенциальные читательницы женской прозы стали врагами феминизма; главным критиком феминизма в России стал не мужчина-патриарх, а традиционная женщина, которую «ученые столичные штучки своей сестрой не признали».

В отличие от всех вышеназванных, О. Славникова, которая объединяет в одном лице и писательницу, и гинокритика (по Шоуолтер), не считает, что шанс упущен. В экспансии женской литературы она видит не симптом конца — не голос трубы ангелов, предрекающих Апокалипсис, а напротив — знак выздоровления и сигнал, что будущее будет, правда, подтверждает она это с помощью в общем патриархатных, эссенциалистских аргументов:

Почему возникновение женской прозы <…> противоречит концу литературы? Потому что женщина никогда не идет на нежилое место. В женской генетической программе не заложено быть расходным материалом эволюции. В экстремальной ситуации, когда мужчина обязан погибнуть, женщина обязана выжить. Так природа захотела, обеспечив нашу сестру многоуровневой системой защиты — от физиологической до психологической. Отсюда мощный инстинкт самосохранения, принимаемый, например, за специфическую русскую жертвенность[545].

В одной из последних своих статей[546] О. Славникова пишет о том, что даже пресловутый женский любовный роман, который она называет «лавбургером», имеет шанс в будущем получить орден за заслуги перед литературой, так как современные авторы мейнстрима, с точки зрения критики, заражены страхом «порчи литературы посредством любовного сюжета». В результате превращения (в том числе и в женской литературе) любовного романа в антилюбовный теряется что-то жизненно важное. И именно «лавбургер», по Славниковой, может выполнить роль «хранилища-резервуара» литературного генного материала, который когда-то будет востребован.

Попытки увидеть в женской литературе инновативный потенциал в новой для русской литературы ситуации можно найти не только в статьях О. Славниковой.

В. Губайловский в рецензии на последние сборники Веры Павловой пишет о необычности ее поэтического слова:

слово нужно дослушать, впитать его порами кожи, распробовать его вкус. Его нужно трогать пальцами, ощущая каждую ущербинку, каждую шероховатость, тогда оно заново наполнится смыслом, тогда оно станет поэзией[547].

Особую осязаемость, пластичность, телесность поэзии Павловой, которую невозможно объяснить и описать с помощью традиционных оппозиций интеллект/чувство, душа/тело и т. д., критик прямо выводит из женственной природы дара Павловой.

Ее строки — это молитва не словом, а грудным молоком. Вера Павлова творит вселенную, новую, неслыханную, со своей космологией и Книгой Бытия <…>, со своей любовью, смертью, Богом. Эта вселенная — женщина. Она распускается, пускает корни и соки, пахнет, благоухает. Она слеплена из красной глины. Она живая и липкая. <…> В стихах Веры Павловой столько витальной силы, что их можно прописывать как лекарство от бесплодия, в том числе и творческого[548].

Интересно, что в этой рецензии, прямо говорящей об исключительной инновативности женского текста, можно увидеть много внутренних, скорее всего неосознанных перекличек с классическими текстами феминистской критики — работами Э. Сиксу и Люс Иригарей.

Виктор Ерофеев в своем предисловии к составленному им сборнику «Время рожать» пишет о радикальном сломе культурной ситуации в России. Именно женщины, по Ерофееву, «рожают» новую русскую культурную парадигму, черты которой — здоровье, свобода от идеологии, самоограничение «молодецкой удали», защита жизни, организация хаоса, «перекодирование страсти на жизнетворчество», расширение зоны созерцания за счет отказа от героизма и моральных экспериментов по выведению лучшей породы человека, восстановления доверия к жизни, к «искреннему слову», «замирение», «бытийственный конформизм», «забота», внимание к «тварным», «теплым» мелочам и деталям жизни, «неоконсерватизм»[549].

Приход «бабьего века» на смену «мужественной» (молодецки экстремальной) культурной модели, с точки зрения Ерофеева, — знак радикальных и позитивных изменений в русской литературной ситуации и русской культурной ментальности.

Таким образом, можно сделать вывод, что, с одной стороны, современная литературная критика, анализируя женские тексты и феномен женской литературы, продолжает следовать патриархатным заветам и «своевластно» репрессировать женский текст с помощью различных описанных выше приемов.

Но, с другой стороны, заметно, что изменения все же происходят, в условиях кризиса национальной культурной идентичности зеркало треснуло, и через эти трещины брезжит неведомое Зазеркалье.

Факторы раздражения

О восприятии и обсуждении феминистской критики и гендерных исследований в русском контексте[550]

Боже, чего же им всем не хватало?

Словно с цепи сорвались!

Логос опущен. Но этого мало —

вот уж за фаллос взялись!

Что ж это деется, батюшки-светы?

Как же так можно, друзья?

Ладно уж с Новым, но с Ветхим Заветом

так обращаться нельзя!

Стойте, девчата, окститесь, ребята,

гляньте сюда, дураки, —

скалится злобно Vagina dentata,

клацают жутко клыки!

Скоро останутся рожки да ножки,

коль не опомнитесь вы!

Гляньте-ка — фаллос вам кажет дорожку

к Логосу, в светлую высь!

Тимур Кибиров

Несколько предварительных оправданий

Прежде всего, эти заметки не претендуют на исчерпывающую полноту: я не ручаюсь, что в поле моего зрения попали все или даже большая часть источников, где так или иначе обсуждается проблема восприятия идей феминистской критики (ФК) (а также феминизма, феминистской эпистемологии, методологии гендерных исследований).

Далее, речь здесь пойдет именно о том, как вышеозначенные идеи воспринимаются и обсуждаются в современном российском контексте. Я не буду обсуждать многочисленные противоречия и спорные вопросы в теории современного феминизма; незатихающие напряженные дискуссии, в ходе которых постоянно проблематизируются и переопределяются понятия «пол», «гендер», «феминизм», «постфеминизм» и т. д. и т. п.[551]

Кроме того, я буду писать в основном о работах, касающихся литературоведения, культурологии, искусствознания и т. п. Вероятно, когда в русском контексте обсуждается гендерная проблематика в экономике, праве или экологии и пр., — там возникают свои специфические конфликты и источники раздражения, но это предмет особого разговора[552].

Среди источников, на основании которых я строю