— Обязательно, Настя, — серьезно пообещал наставник…

Машина шла удивительно плавно, я вольготно раскинулся на заднем сиденье, пользуясь отсутствием других пассажиров, и незаметно для себя задремал.

— Леша, просыпайся, подъезжаем уже, — разбудил меня голос Сергея Ивановича.

Я открыл глаза и увидел в окне приближающуюся стену из красного кирпича, знакомую каждому советскому человеку. Наша кавалькада машин, остановилась недалеко от въезда.

— Паспорт с собой захвати, и пойдем, нас уже ждут, — скомандовал майор.

Я вытащил из сумки, новенький красный паспорт с серпом и молотом. Даже обложку к нему ещё не купил. Как прошлой зимой получил, так и лежал паспорт у меня дома, в верхнем ящике письменного стола. Извлекался в редких случаях. Только в последние месяцы пришлось ему немного покататься вместе со мной.

Я вылез вслед за Сергеем Ивановичем, захлопнув за собою дверь. Из «нивы» пружинисто высочил Зорин и двинулся к нам. Остальные остались в машинах.

Майор быстро подошел к стоящему у арки рослому лейтенанту.

— Лейтенант Кузнецов?

— Так точно, — козырнул тот, и уточнил в свою очередь:

— Майор Сосновский?

— Он самый, — усмехнулся Сергей Иванович и продемонстрировал удостоверение.

— С вами должны быть два человека, — уточнил лейтенант.

— Вот они, — майор показал взглядом на меня и ставшего рядом Зорина.

— Паспорта, — протянул руку лейтенант.

Мы с Зориным отдали ему паспорта.

Кузнецов неторопливо сличил наши фотографии с оригиналами и резко развернулся.

— Пойдемте.

Пришлось идти за ним. Зашли в металлическую калитку арки. Нам навстречу сразу же шагнули двое военных.

— Это со мной, оформлять пропуска веду, — пояснил Кузнецов, и они послушно расступились.

Под взглядами охранников, лейтенант двинулся к черной двери слева от арки и исчез внутри. Мы прошли следом, и попали в просторный зал. Рядом с входом виднелось стеклянное окошко бюро пропусков с розовощеким прапорщиком.

— Оформи этих товарищей, заявки на пропуска должны быть, — распорядился Кузнецов, передал паспорта и повернулся к нам.

— Подойдите к окошку, по очереди, пожалуйста.

Первым подошел Зорин. Розовощекий открыл его паспорт, несколько секунд пристально разглядывал Игоря Семеновича. Достал розовый прямоугольник, что-то на нем дописал, вложил в паспорт и вручил наставнику. Потом проделал эту процедуру со мной.

Я с любопытством рассматривал пропуск № 000128. «Выдан Шелестову Алексею Александровичу. Действителен 22 января 1979 года. Предъявление документа, удостоверяющего личность обязательно».

— Идемте, времени нет, — скомандовал Кузнецов.

Когда я шагал вместе с Зориным по красным ковровым дорожкам Кремля, постеленным на сверкающий лаком паркет, нахлынуло ощущение нереальности происходящего. Казалось, белый свет, льющийся из огромных арочных окон, золотистые искорки, играющие на хрустале тяжелых люстр, это сон, который вот-вот закончится, я проснусь на своем видавшем виды диване, пойду завтракать и собираться в школу.

Лейтенант нырнул в один из кабинетов, попросив нас подождать. Вышел через минуту, и пригласил Зорина войти:

— Игорь Семенович, пообщайтесь пока с товарищами офицерами, чаю попейте с баранками. Когда будете нужны, вас позовут. А мне с Алексеем нужно идти. Товарищ Романов его уже ждёт.

Зорин кивнул…

А я через пять минут застыл возле огромной дубовой двери, испытывая прилив внезапно нахлынувшей робости.

— Ну что же вы, Алексей? — подбодрила меня маленькая полненькая женщина-секретарь. — Заходите. Григорий Васильевич ждёт.

Я глубоко выдохнул, несмело постучал, приоткрыл дверь и спросил:

— Разрешите?

— Шелестов? — прогремел знакомый голос. — Чего на пороге стоишь, мнешься? Проходи.

22 января 1979 год. Москва. Кремль

Кабинет у нового хозяина Кремля оказался огромным и солидным. Размерами почти как футбольное поле. Елочка отдраенного и сияющего лаком паркета идеально гармонировала со светло-бежевыми панелями стен, украшенных прямоугольными дубовыми вставками.

Справа от двери длиннющий «Т»-образный огромный стол, протянувшейся до противоположной стены. Вся поверхность массивной столешницы за исключением бортиков отделана неброским, но солидно выглядящим темно-зеленым сукном. На массивных стульях с обивкой из коричневой кожи могло с комфортом разместиться человек сорок и ещё бы место для доброго десятка осталось.

Слева от меня — зона отдыха: журнальный столик, два мягких кресла и диван из той же коричневой кожи. В углу скромно пристроилась тумба с белоснежным бюстом Ильича.

На другом конце кабинета, за таким же «Т»-образным столом, но намного меньше, под огромным портретом Ленина, сидел Григорий Васильевич Романов. Генсек держал в руке стопку бумаг, соединенных скрепкой, перелистнул страницу и поднял глаза на меня. Положил листы и жестом указал мне на место рядом.

— Присаживайся.

С момента нашей встречи Григорий Васильевич почти не изменился. Седеющие волосы так же коротко аккуратно подстрижены и зачесаны назад, черный костюм идеально отглажен и подобран точно по фигуре. Только взгляд стал ещё тверже и жестче, а стальной блеск в глазах — холодным и оценивающим. И властности прибавилось. Спина прямая, плечи развернуты, лицо бесстрастное, движения уверенные, фигура преисполнена чувством собственного достоинства. Да, тяжела шапка Мономаха, человек почувствовал себя правителем. Груз ответственности давит, заставляет менять манеру поведения, наполняет ощущением своей значимости.

Минуту Григорий Васильевич продолжал сверлить меня глазами. Молчание затягивалось. Затем Романов неожиданно встал, резко отодвинув огромное кожаное кресло. Лицо генсека разгладилось, подозрительный прищур исчез, губы тронула приветливая улыбка. Передо мною был не грозный Хозяин Ленинграда в прошлом и генеральный секретарь ЦК КПСС сейчас, а добродушный пожилой дядька. Метаморфоза была столь разительной, что я с трудом удержал невозмутимый «покер-фейс».

«Он специально меня так встретил. Проверяет реакцию. Это известный приём. Сидит грозный, с хмурым лицом, будто всё знает, „давай колись“. У нечестного человека глазки начинают бегать, руки дергаться, лицо выдает страх. Сразу видно, что неискренен, чего-то боится или „держит камень за пазухой“. А начальник смотрит на его поведение и делает соответствующие выводы. А потом резкая смена настроения. Для неопытного сотрудника — нетипичная реакция. Он может растеряться и чего-то лишнего сказать. Настоящий государь прямо по Макиавелли», — отметил я.

— Здравствуй, Алексей, — протянул руку Романов.

— Здравствуйте.

Хватку Георгий Васильевич не потерял. Рука по-прежнему сильная, жмёт ладонь мощно, как при нашей первой встрече. Я в отличие от генсека силу не особенно не прикладывал. На рукопожатие ответил достойно: ладонь держал крепко, но давить в ответ не стал.

— Чего так робко? — усмехнулся Романов, опускаясь обратно в кресло, и жестом, приглашая садиться. — Как будто повредить руку боишься. Я не хрустальный. И не настолько стар, чтобы бояться мне что-то сломать.

— А зачем прикладывать силу? — я пожал плечами. — Что-то доказывать этим бесполезно. Тем более, вам.

— Перед тем как мы начнём, — Григорий Васильевич снял очки. Роговые дужки глухо стукнули о столешницу.

— Большое тебе человеческое спасибо, Алексей, — доверительным тоном начал генсек. — Я войну и блокаду прошел, много мерзости и подлости видел. Но это…

Романов вздохнул,