том, что я пытался украсть двадцать долларов из магазина одежды, в котором работал. Тогда я впервые почувствовал такое смущение и стыд, что задумался о самоубийстве. Я подвел всех… я чувствовал, что из-за меня все расстроены и что они были бы рады от меня избавиться.

Робби прав, когда говорит: «Наверное, со мной что-то было не так». Его приучили к мысли, что он всегда отвечает за последствия своего поведения, и из-за этого он стал легкой добычей для учителя и того актера из карнавальной труппы. Он не понимал, что стал жертвой преступления, которому не может быть оправдания. В результате он постоянно испытывал смущение, стыд и чувство вины, которые привели к возникновению суицидальных мыслей, поскольку самоубийство – это самый надежный способ сбежать.

К сожалению для Робби, ситуация продолжала ухудшаться:

А когда мне было шестнадцать, я выяснил, что меня усыновили. И это [еще раз] доказало, что я был не таким, как остальные. Если бы не моя девушка, я бы, наверное, покончил с собой. На следующий год она забеременела, и мы уехали в другой штат, чтобы пожениться. Мне было семнадцать.

Возможно, это нетипичная история для наших респондентов, однако нельзя отрицать, что детство Робби было эмоционально травмирующим. Он обвинял себя за все плохое, что с ним случалось, и поэтому жил с постоянным чувством стыда. Считая себя никчемным и недостойным, он был попросту не в состоянии справиться с возникающими стрессами, включая новость о том, что он приемный ребенок. Итак, в детстве Робби столкнулся с многочисленными факторами стресса, и это заложило основу для его будущей игровой зависимости. В его случае игра стала эмоциональным анестетиком, позволила ему облегчить дискомфорт и сбежать от стресса, предоставила противовес чувству собственной никчемности.

Кайли, еще одна участница нашего исследования, тоже столкнулась с различными типами травм. Ее родители постоянно дрались у нее на глазах. Из-за связанной с этим тревожности у нее возникли серьезные проблемы со здоровьем, которые негативно сказались на успеваемости – а это, в свою очередь, стало причиной физического насилия в семье.

У матери с отцом были бурные ссоры. Я ночами напролет пыталась их помирить. Это повлияло на мое детство. В детстве у меня была язва желудка. Меня много раз из-за этого госпитализировали. <…> Я не хотела, чтобы мать убила отца. Не хотела, чтобы о нас написали в газетах. <…> Серьезно, она могла разбить бутылку о его голову, и он был весь в порезах и в крови. Это было ужасно, ужасно. Когда я ложилась спать, то не могла заснуть, потому что была слишком напугана. Так что в школе меня постоянно клонило в сон. И у меня были неприятности. Учителя кричали на меня, звонили родителям и говорили, мол, ваш ребенок засыпает на уроках. А меня за это пороли.

На примере Кайли мы видим, как несколько травм дополняют друг друга. Зачастую такая комбинация приводит к непредсказуемому результату. Именно об этом пойдет речь в двух последующих главах.

В этой главе мы изучили некоторые варианты травм и проблем, с которыми в детстве сталкивались наши респонденты. Это первая составляющая «эффекта Достоевского». Все начинается в детстве, когда пережитый стресс закладывает основу для тревожности и других психических расстройств, а также мешает формированию копинг-стратегий, которые человек мог бы использовать во взрослой жизни. Мы увидели, что в определенных ситуациях у наших респондентов возникло чувство собственной никчемности и бесполезности, подрывающее самооценку и в экстремальных проявлениях ведущее к депрессии и возникновению суицидальных наклонностей. Многие участники с тревогой ожидали, когда в их жизни появится следующий фактор стресса, потому что знали наверняка, что за одним стрессом следует другой. В поведении этих людей явно видны последствия причиненного им психологического вреда. Общаясь с интервьюером один на один, они выражают возмущение, сожаление и чувство утраты. В соответствии с нашей моделью, во взрослом возрасте человек сталкивается с новым набором стрессовых ситуаций, что повышает уровень тревожности и заставляет обратиться к копинг-стратегиям, усвоенным в детстве. Если эти стратегии недостаточно эффективны, результатом может стать повышение тревожности и депрессия, особенно если в прошлом уже был опыт неудачных попыток справиться со стрессом или если налицо порочный круг, когда борьба с одним стрессовым фактором приводит к возникновению другого.

Мы не сможем понять суть игровой зависимости, если не определим, зачем люди вступают в игру – какую выгоду они преследуют или от какой угрозы скрываются. Как упоминалось выше, смысл игромании не столько в стремлении заработать деньги, сколько в попытке избежать стресса. И ключевой вывод этой главы заключается в следующем: игровая зависимость, как и любая другая, всегда берет свое начало в страдании – физическом или эмоциональном. Воспоминания наших респондентов пропитаны болью: они рассказывают о недостатке внимания, страхе, унижении, физических издевательствах и попытках безжалостно сломать личность. В детстве будущие патологические игроки наблюдали за нездоровыми и зачастую жестокими взаимоотношениями своих родителей, усваивали от них элементы аддиктивного поведения, неэффективные паттерны и плохие копинг-стратегии. Когда родителей не было рядом (речь идет как о физическом отсутствии, так и о символическом), им приходилось заботиться о себе, о братьях и сестрах, а иногда и о родителях. Эта ответственность стала огромным стрессом, с которым не должен сталкиваться ни один ребенок.

Наши респонденты часто вспоминают, что их детство было несчастным из-за нехватки денег и ссор между родителями. Однако многие из них не отдают себе отчета, что их собственные проблемы уходят корнями в прошлое – зачастую они связаны с игроманией или другой формой нездорового поведения у одного из родителей. Возможно, именно эта неспособность осмыслить причины своего несчастья заставляет их раз за разом совершать поступки, усугубляющие их нынешнюю ситуацию. Многие участники считают, что с ними не происходило ничего из ряда вон выходящего: «так уж мы жили». Поскольку они считают подобное положение дел нормой, ситуация может повториться в их собственной семье. В сущности, все, чему они научились в детстве, – это не быть здоровыми, и все же эти паттерны и поведенческие элементы могут казаться им нормой. И это представление о норме – в отношении себя и окружающего мира – по-прежнему проявляется в их взрослой жизни. Его можно проследить в их действиях, а также в осознанных и неосознанных убеждениях, полученных от родителей. Далее они оказываются в ловушке: стресс раз за разом повторяется, а они раз за разом прибегают к негативному поведению, чтобы его облегчить. Но, столкнувшись с серьезными стрессами взрослой жизни, они уже не могут так легко прийти