и всеобъемлющим термином, что лишается не только специфически научного, но и практического смысла: под «исламской идеологией», «шовинистической идеологией» и «либеральной идеологией» скрываются столь разные, качественно несопоставимые сущности, что употребление по отношению к ним одного и того же термина превращает последний в поверхностную метафору. Все оказывается идеологией: бытовые представления – «идеология», светские идеи – «идеология», религиозные представления – тоже «идеология». Но в таком случае, зачем термин «идеология», есть «здравый смысл», есть «религия», есть…

Нет термина для светских идей, выходящих за узкие рамки здравого смысла и тесно связанных с некими политическими целями. Последнее не только предполагает наличие политики, отсутствовавшей, например, в докапиталистических обществах, но и принятие в обществе идеи развития как поступательного, прогрессивного развития, что опять-таки характерно только для капитализма на определенной его стадии. Однако в любом случае, эпоха Модерна – это эпоха Идеологии. Или идеологий.

В нашей серии, однако, это слово остранено, его рассек дефис. Почему?

Чтобы ответить, нам следует обратиться к вопросу о месте и времени возникновения самого термина «идеология» – «вначале было Слово».

Французский словарь «Робер» («Robert») датирует первое употребление слова «идеология» 1796 г., а слова «идеолог» (l’ideologue) – 1800 г. (до этого говорили l’idèologiste). «Запустил» термин «идеология» граф А.Л.К. Дестют де Траси. Он разъяснил его содержание 20 июня 1796 г. в докладе «Проект идеологии», прочитанном в Национальном Институте наук и искусства, а затем в книге «Элементы идеологии» (1801 г.). Для изобретателя термина идеология означала философскую или научную систему, объект которой – мысль в самом широком плане, но, прежде всего, идеи и законы их формирования. Однако со временем, в 1820-е – 1830-е годы, этот термин стал означать комплекс идей и ценностей, связанных не только и даже не столько идеями, с «идеальным», а с реальным обществом, с социальными процессами. Интересно, что резко отрицательно к «идеологам», лидером которых был Дестют де Траси, отнеслись Наполеон (правда, не сразу, а когда те попытались выступить в роли наставников первого консула), а позднее, Маркс.

То, что термин, некое слово фиксируется определенной датой, не означает, что реальность, отражаемая этим термином, до нее вообще не существовала. Но это также означает, что она возникла сравнительно недавно. Только терминологическая фиксация некой реальности превращает ее в социальный факт, в факт общественной жизни, творит ее как таковой. Это ученые не всегда следуют декартовскому правилу: «Определяйте значение слов». Социальная практика, как правило, придерживается его и фиксирует новинку – иногда устами проницательных наблюдателей (часто это люди свободные от профессионально-научного идиотизма и зашоренности ученых мужей ala Лапута), иногда просто с помощью «vox populi».

II

Итак, Дестют де Траси и его «идеологисты» попытались создать универсальное знание о духовной жизни – идеологию. Однако, как уже говорилось, довольно скоро, уже в 1820-е – 1830-е годы смысл термина «идеология» совершенно изменился. Идеологии как социальной науки об идеях, отличной от принадлежащей философии гносеологии, не получилось, идеолог оказался не объективным знаниеведом, а ангажированным политическим мыслителем или даже агитатором, а идеология превратилась в… Во что? Что такое идеология – феномен, возникший в начале XIX в.? Вопрос этот не так прост, как кажется.

Возьмем, например, советскую «Философскую энциклопедию» (т. 2, 1962), где статья «Идеология» написана двумя известными и довольно продвинутыми для своего времени философами – В. Келле и М. Ковальзоном. Идеология – это «совокупность идей и взглядов, отражающих в теоретической более или менее систематизированной форме отношение людей к окружающей действительности и друг другу и служащих закреплению или изменению, развитию общественных отношений. Основой идеологического отражения действительности являются определенные общественные интересы», – говоря марксистским языком – классовые. Келле и Ковальзон, естественно (а как иначе?), согласны с Марксом и Лениным в том, что буржуазная идеология – это извращенное, ложное сознание, тогда как марксизм (точнее, «теоретические положения коммунистов»), как писали Маркс и Энгельс в «Манифесте коммунистической партии», – это подлинно научная идеология, выражающая, в общем, действительные отношения «происходящей классовой борьбы».

Sehr gut, ученые товарищи Маркс и Энгельс, а заодно Келле и Ковальзон. Штука, однако, в том, что согласно тому же «Манифесту…», история всех известных обществ была историей классовой борьбы. Выходит, идеология существовала всегда? Если да, то, значит, религия – это одна из форм идеологии; значит, идеология возникает вместе с классами. До классов идеологии не было? А что мы имеем в доклассовом, первобытном обществе? Религию и мифологию, которые, по приведенной выше логике, с классами превращаются в идеологию. Но ведь и религия никуда не девается; она что, превращается в идеологическую или в религиозную идеологию, искажающую реальность в интересах господствующего класса? Здесь возникает сразу два вопроса. Если некая система идей выражает интересы не господствующих классов, а угнетенных, то это уже не идеология? Свой ответ на этот вопрос дал Карл Манхайм в работе «Идеология и утопия», где идеи угнетенных определяются как утопия.

Второй вопрос: идейные (как правило, религиозно-мифологические) системы доклассовых обществ не искажают реальность? Ведь там нет классов господ, в интересах которых должна искажаться реальность.

Нет, не получается с реальностью у марксистского определения идеологии. Если идеология – классовое явление, то, что существовало до классов? Не идеология, а религия. Но ведь религия не исчезает с возникновением групп господ и угнетенных, эксплуатации и т. д. Более того, в докапиталистических эксплуататорских обществах угнетенные и угнетатели артикулировали свои проблемы на языке религии в различных ее вариантах («господская религия – народная религия», «большая традиция – малая традиция» и т. д.). Здесь целью угнетенных в их сопротивлении было, как правило, возвращение в прошлое, в «Золотой век», когда господа уважали «моральную экономику» крестьянина, не терзали ее товарно-денежными отношениями, когда отчуждение продукта у них выступало или, как минимум, представлялось в качестве справедливого обмена услугами.

Несколько сложнее обстояло дело в христианском средневековом социуме с его футуристичным катастрофизмом, но и там цели социальных движений формировались на языке религии, которую низы поворачивали против сильных мира сего. Социальные сражения не только средневековой, но и промежуточной между Средневековьем и Новым временем эпохи (теперь ее все чаще именуют «early modern history» – с середины XV по середину XVII в.) разыгрывались под религиозными знаменами: протестанты против католиков, противостояние друг другу различных групп протестантов. И «вдруг» в XIX в. социальные бои начинают вестись не под религиозными, а под идеологическими знаменами.

В принципе уже Просвещение было эмбриональной формой идеологии, протоидеологией формирующегося капиталистического (западного) общества, которую и обрушили на религию. Как бы ни использовала идеология некоторые компоненты религии, как бы ни выполняла некоторые схожие функции, по своей субстанции она принципиально отличается от религии. Поэтому определение идеологии как совокупности идей о реальности, отражающее определенные