Шрифт:
Закладка:
На ночлег после горячего казацкого ужина и нашего чая нас устроили троих (меня, Халилова и гуляма) в офицерской комнате; больного гуляма мы положили на постель, а сами улеглись на полу. Казаки с интересом слушали мой рассказ о странствовании по персидской территории, удивляясь многому, особенно тому, что я так благополучно прошел через кочевья шахсевен и карадагов, отчаянных разбойников и контрабандистов, с которыми они часто ведут жестокие перестрелки с потерями с обеих сторон.
Всех меня сопровождавших тоже угостили и хорошо устроили на ночлег. Протяжение перехода сегодняшнего дня составило 6h 11m хорошего хода, т. е. около 50 верст.
Утром 13/XI 89 я встал в 8 ч. утра, отлично отдохнув. Все, кажется, благополучно. Гуляму лучше, он может ехать. Черво-дар Мекади приготовил нам закуску, а я в ожидании отпустил вахмистра и фельдшера с моей запиской на офицерский пост (4й сотни) с извещением о моей переправе через Араке, а сам пошел рассматривать развалины имам-задэ[97], шагах в 200 от поста. Развалины, судя по архитектуре и материалу, вероятно, куфической постройки[98]. Вернулся, позавтракал. Наш черводар, который получает от меня, по договору, постоянную плату за каждую вьючную лошадь с его прикормом, набрал у казаков фуража для своих лошадей и увильнул от уплаты – пришлось, конечно, уплатить казакам и за черводаров. Казаки слушали мои рассказы, но и от них я услышал много интересного. Вахмистр рассказал о бедствиях шахсевен, особенно летом, когда они теснятся в долине Аракса со своими стадами и ведут настоящую смертную войну за каждый клочок пастбища; падеж скота от бескормицы у них прямо ужасно. «Вчуже[99] нам жалко даже на них смотреть с этой стороны, как они мучаются там у себя», – закончил вахмистр.
По его убеждению, не только шахсевены, но и все оседлые жители Приаракской долины занимаются провозом контрабанды, и отчаянные, жестокие разбойники. Начальник поста приказный Молчанов сообщил, что 12 контрабандистов, бежавших из тюрьмы г. Елисаветполя, находятся теперь в с. Асландузе или в окрестностях. Три всадника, которых мы видели в пути, вероятно, из этой компании. Он же рассказывал о многочисленных хитрых уловках, к каким прибегают контрабандисты для провоза товаров. У поста всего 3 брода, и тот, по которому мы прошли, считается лучшим. Но все броды закрываются поздней осенью и весной во время половодья.
Махмуд-хан-бек, (отъявленный контрабандист и разбойник) оказался очень словоохотливым и много нам рассказывал о шахсевенах и порядках в Персии. Эти рассказы вместе с другими материалами вошли в особую мою записку о шахсевенах. Между прочим, по его словам, всех шахсевен до 60 000 человек… Он много рассказывал и о своих личных похождениях, не скрывая своих занятий; о борьбе, однажды, против 4-х вооруженных человек, из которой он случайно вышел живым; о тяжких и кровавых междоусобицах шахсевенских обществ из-за места кочевок, а также по недостатку места на них; об охоте и о тиграх, водящихся по зарослям в долинах речек, впадающих в реку Араке и по ее долине. Так, напр[имер], 2 года тому назад тигр напал на трех охотников и всех тяжко изранил, но был все-таки убит. Много говорил о своих планах основания селения и мельницы, так как пришел к глубокому убеждению, что будущее шахсевен в разумном переходе из кочевого в оседлый быт. Этот разбойник и держал себя с полным достоинством, зная себе цену, и говорил логично, разумно, без всякой тени лжи и угодливости.
И на персидской территории, и на нашей отношение ко мне было дружески почтительное и, несомненно, искреннее. Быть может, ему я обязан благополучным проездом и ночлегами в районе кочевок шахсевен, в которых свободно проживают и русские, и персидские беглые каторжники, для которых я с моими вьюками мог быть объектом грабежа.
Все эти рассказы о грозивших опасностях гораздо приятнее выслушать после благополучного труда, а не до него. Ведь свой казачий конвой я оставил в Тавризе, а путешествую только с мусульманскими спутниками, из которых лишь один Халилов русскоподданный. Словом, я сердечно поблагодарил Махмуд-хан-бека, который отказался от денег за свой труд проводника.
Разъезжал я в русской военной форме, почти всегда в тужурке и фуражке, вызывая среди кочевых женщин громкий и саркастический смех над моей короткой верхней одеждой и видными из-под нее рейтузами в обтяжку с ботфортами и шпорами. На одном из кочевьев женщина долго что-то мне громко с сочувствием говорила. Оказалось, что она спрашивала, есть ли у меня мать и жена, и как же это они поскупились сшить мне такую короткую одежду, которая не закрывает стыдной части тела. И неужели я не мог купить себе хорошей одежды в Тавризе или Ардабиле? Если же я захочу, то они, женщины, могут мне сшить приличную одежду за деньги, только чтобы я дал им сукна и т. п.
Я поручил Халилову и гуляму разъяснить ей, что это наш обычай, а что мне не холодно, я расстегнул и показал под тужуркою шерстяную рубашку и белье свое. Женщины, как цыганки, наивно трогали все руками, а для полного их успокоения я дал каждой по серебряной монете. Детям я давал обыкновенно сахар или леденцы, которыми запасся достаточно, так как сам их люблю, и на ночлегах быстро приобретал сладостями их детскую дружбу. Это действительное средство приобрести доверие и взрослых. Отъезд с каждого ночлега поэтому был дружеский, тем более что я ничего не брал даром, а платил за все; где же, при бедности хозяев, видел сердечное гостеприимство, платил вчетверо больше, чем спрашивали.
Словом, я, слава Богу, живой и здоровый, опять на русской территории. Почти половина моих задач была исполнена благополучно. Теперь предстоит путь вдоль нашей государственной границы по постам левого берега реки Аракса.
Утром 13/XI, сердечно простившись с казаками, которые меня вспомнили по моей прежней службе с ними (старший адъютант штаба 1й Кав[казской] каз[ачьей] дивизии), я в 12 ч. 15 м. пополудни выехал с Асландузского поста и в течение 1 ч. 15 м. мы достигли поста Мирза-Махтулинского
