Практически каждого из них я узнал. Все будущие генсеки стояли вместе, словно выстроившись в очередь. А рядом с претендентами на партийный трон стоял ещё молодой Горбачёв. А вот его увидеть на мавзолее в восьмидесятом году я точно не ожидал.

Конечно, жаль, что в это время партийная номенклатура настолько заросла бархатным мхом, что изменить судьбу СССР уже невозможно. Ведь это только со стороны кажется, что стоит выйти на связь с ключевыми фигурами государства и подробно рассказать им что будет дальше, и сразу всё изменится.

Даже если случится чудо и меня, к примеру, послушают, то, к чему это приведёт? Вместо Горбачёва, назначат генсеком кого-то другого? Проведут в стране глобальную реформу, причём в первую очередь её экономической составляющей? Обойдутся без показных перестроек и провальных сухих законов? Смогут предотвратить Чернобыльскую аварию? А может, они сделают так, что предприятия необъятной страны прекратят гнать один и тот же ширпотреб годами и начнут обеспечивать советских граждан актуальными и нужными товарами народного потребления?

И это всё при условии исправления, сделанные ранее ошибок и недопущении новых. Как-то не верится, что всё это могут сделать те, кто сейчас стоит на мавзолее.

Они ещё не знают, что уже давно заложили мину замедленного действия под СССР и в итоге всё заранее просрали. Возможно, если бы я вернулся, к примеру, в 1971 год, в самое начало Брежневского застоя, можно было попытаться что-то успеть поменять, но и это далеко не факт.

Если честно, меня всю жизнь терзал один вопрос. Как те, кто сейчас стоит на мавзолее, не видели то, к чему катится управляемая ими страна? Ведь простейший сбор реальных статистических данных, и анализ, проведённый неангажированными специалистами всё это мог предвидеть с точностью до года.

Кроме верхушки партийной элиты, я смог увидеть десяток известных дикторов и журналистов, делающих репортаж о демонстрации. Больше всего мне приятно было видеть Озерова. Именно его лукавая улыбка промелькнувшая всего на миг, немного поправила уровень, начавшего падать настроения.

В итоге демонстрация прошла без эксцессов. Лозунги граждане выкрикивали дружно. Да и судя по их лицам, делали это вполне искренне. И именно эти граждане, ровно через десять лет начнут со рвением перечёркивало всё то хорошее, что существовало в СССР. Они будут с готовностью верить всему, что начнут писать в некоторых журналах и газетах и будут с готовностью окунаться с головой, в чуждую им идеологическую среду, поглощая словно губка всё подряд.

После выхода с красной площади эйфория начала всех отпускать, и толпа начала разделяться на несколько потоков. Разумеется, отец координировал продвижения нашей группы по рации и вёл в нужную сторону.

А ровно через час мы забрались в те же самые автобусы, и колонна отправилась на нашу окраину Москвы. В автобусе Кошель старательно делал вид что его не зацепило, но я чувствовал, что он в полном восторге. Через обычную набыченность периодически пробивалась улыбка. И не замечая этого, он даже начинал подпевать, сидевшим рядом с ним молоденьки ткачихам.

На обратном пути, самые стойкие передовики и ветераны достали свои запасы алкоголя и начали активное распитие. Я знал, что бороться с этим бесполезно, и только периодически показывал Кошелю кулак, когда ему начинал протягивать стопарик кто-то из комбинатовских футболистов. Я знал, что сегодня мой подопечный всё равно пойдёт на дискотеку в ДК, и там обязательно с пацанами чего-нибудь выпьет, но это будет не при мне.

А так, пускай народ расслабится. В конце концов, они свой долг выполнили и теперь в свой законный трудовой праздник, имеют полное право принять на грудь, столько, сколько позволяет здоровье.

Во время выгрузки демонстрантов я отозвал Кошеля в сторонку и посмотрел в глаза парня.

— Ну что Гена, всё увидел, что хотел?

— Да — вполне искренне ответил он.

— И что же ты теперь выберешь? Остаться уличным пацаном или стать настоящим мужиком? — напрямую спросил я.

— Батя говорил, что вору в мужики переходить западло — проговорил Кошель.

— Вот и ходит твой батя всю жизнь с погонялом Крест, скитается по лагерям. По воровским законам живёт. И уж извини за правду, сто процентов плохо кончит. Выходит, он в своё время ему просто из пацанов в мужики перейти не удалось. Прикинь, как бы мамка твоя жила, если бы Крест после очередной ходки за ум взялся.

При упоминании матери Кошель оскалился.

— Да ты не рычи как зверёныш, я себя лучше твоего батьки не считаю. Сам не шибко далеко от него ушёл. А грехов за душой, может, и побольше имею. Не думай Гена, я тебя жизни учить не буду, но считаю, что у тебя должен быть шанс выбрать самостоятельно, какова она будет. Попробуй пожить по-людски, а на кривую дорожку ты всегда свернуть успеешь. Это сделать — раз плюнуть, подельники твоего бати всегда в этом помогут. Так что вспомни, о чём я тебе здесь затирал, когда тебя кто-то с панталыка сбивать начнёт и в какой-нибудь блуд затягивать. И ещё одно, сам реши где лучше, за решёткой или на футбольном поле мяч гонять и этим делом жить?

Кошель коротко кивнул и ничего не ответив, ушёл, а я направился к бате. Из Москвы он возвращался на машине Гены гаишника и теперь смотрел, как от проходной растекаются ручейки бывших демонстрантов, под звуки играющих баянов и гармошек.

— Ну вроде как справились — сказал я.

— Пока мы, Саня, только с самой ответственной частью «марлезонского балета» справились, за которую могли от начальства по шее получить, за любой просчёт. А всё самое тяжёлое начнётся только ближе к вечеру — констатировал батя и посмотрел на ясное небо. — Веришь, первое Мая — это единственный день в году, когда я не против, чтобы проливной дождь пошёл, чтобы та масса людей, что по окрестным лесам и озёрам, разбрелась на маёвки, побыстрее по домам вернулась.

— Что, Петя, думаешь вечером что-то нехорошее случится?

— Обязательно случится. Ещё ни разу без этого в этот день не обходилось — уверенно заявил батя и посмотрел мне в глаза. — Я, Саня, это одним местом чую. Так что давай-ка сейчас домой топай. Днём ты пока свободен, можешь перекусить и устроить себе тихий час. А к пяти подтягивайся к ДК. Там сегодня вся округа на дискотеку соберётся и с микрорайона, и деревенские. Да и от железнодорожного переезда молодёжь припрётся. Нужно будет начеку быть.

— Думаешь, напьются и