Шрифт:
Закладка:
Запах горелого мяса долго витал на острове, будоража обоняние изголодавшихся людей, и даже сквозной ветер не мог прогнать его. На четвёртый день у молодой девушки срезали икры на ногах. Она долго кричала от боли, потом затихла. Юркий китаец нашёл её на полянке, на сухом бугорке. Обескровленная девушка тихо застыла, глядя на небо широко открытыми глазами ярко-синего цвета. Китаец отшатнулся и убежал, оставив девушку на пригорке. Утром её уже не было, и никто не понял, куда она исчезла. Мизгирь сыто чавкал и шумно рыгал, переваривая человеческое мясо. С этого дня люди стали бояться друг друга. До сих пор они не ожидали открытой опасности от других, теперь же от каждого можно было получить удар из-за угла. Любого человека могли убить палкой, камнем, куском дерева. Ножей и топоров не было, но могли разорвать руками.
Граница поведения, отличающая человека от животного, была перейдена, подстёгнутая мучительным голодом. Люди обезумели, а что можно ожидать от безумного? Человек больше не был человеком. Основной инстинкт победил чувство разума. Охранники не вмешивались в дела переселенцев, они торчали на паузке, иногда на лодке объезжая территорию по периметру, чтобы ни один социально вредный элемент не смог уплыть с проклятого острова.
* * *Охранники снабдили переселенцев спичками и разрешили жечь костры. Их было несколько, у каждого сидели люди. По-прежнему никто не двигался, не перемещался по острову, люди грелись у костров, не делая попыток обжиться. Переселенцы не могли разговаривать, настолько сильной была усталость, накопившаяся во время долгого пути. Голод, болезни, изматывающий понос превратили людей в безвольных созданий, потерявших смысл существования. Человек стал не нужен самому себе. Главной заботой было перемочь чувство голода, и эта забота отнимала все силы. Смерть превратилась в спасение. Галина, как могла, спасалась от людоедов, пряча Рахиму и Розу от чужих недобрых взглядов. Они старались не смотреть на других поселенцев; все люди на острове казались им чужими.
Рахима никак не могла отыскать своего Ильдара. Вроде и остров небольшой, и переселенцы разместились на узком пятачке — на берегу перед лодками — но муж Рахимы нигде не объявлялся. Женщины боялись подходить к группам спецконтингента, от всех исходила опасность. В поезде ещё были живы интеллигентные люди, выдержанные, стоически переносившие тяготы и унижения, но к концу пути выжили более наглые и циничные, старавшиеся взять в оборот группу из «бывших» людей. Сначала Галина не понимала, почему «бывшие» привлекают внимание уголовников. Ведут себя тихо, муки голода переживают в одиночку, каждый сам по себе. «Бывшие» не кричат, не протестуют, не требуют прокурора. Потом поняла, когда увидела, как уголовники повалили одного почтенного отца семейства и выломали из его рта золотой протез, а затем придушили и сбросили в низину. Там он и лежал, на спине с откинутыми руками, обращаясь к небу широко открытым ртом, словно взывая к самому богу или проклиная его.
Галина охнула и закрыла лицо Розы, чтобы девочка не увидела страшного зрелища. Рахима что-то тихо пробормотала на татарском, низко опустив голову, иногда из-под низко надвинутого платка выглядывали плачущие глаза, наполненные болью. Галина чувствовала свою вину перед ней и ходила вдоль костров, надеясь найти Ильдара-абыя, а когда надежда исчезла, старик сам пришёл, увидев женщин под деревом. Оказалось, он давно искал их, но народу на острове много, а у Ильдара-абыя плохие глаза, старик почти ничего не видел. Рахима расплакалась, обняв мужа, но Ильдар-абый строго прикрикнул на жену, и она мигом успокоилась.
Теперь им было легче, вроде уже не одни, с мужчиной. Галина тайком подходила к мешкам, вылавливала жижу, комкала её, сцеживая воду, затем совала под угли, чтобы испечь подобие лепёшки. Всё это приходилось делать исподтишка, чтобы другие голодные не заметили, как она вытаскивает из костра маленькие кусочки испечённого теста, но спрятаться от хищников не удалось. Однажды Галину подкараулили уголовники и, привязав её к дереву, быстрыми движениями срезали ей груди и икры. Острые лезвия ловко чиркали по телу, словно свежевали барана. Всё случилось неожиданно, Галина едва успела что-то крикнуть, но тут же потеряла сознание. Провисела она недолго, её обнаружила Роза. Заплаканная девочка прибежала к Ильдару-абыю и громко прочирикала что-то на татарском, старик живо поднялся и побежал к перелеску. Там, на молодом и стройном тополе, обвязанная по пояс, свисала с верёвок обескровленная, но ещё живая Галина. Две раны зияли на груди, ноги были залиты кровью.
Старик прокричал что-то, подняв голову и руки к небу, но Рахима схватила его за рукав, и Ильдар-абый успокоился. Развязав верёвки и сняв Галину с дерева, старик уложил её на землю, затем развёл костёр, дождался, когда огонь разойдётся, и куда-то ушёл ненадолго, потом вернулся с ведром, долго накаливал днище, а когда оно стало огненно-красным, быстрым и точным движением приложил к груди Галины, затем таким же образом прижёг раны на ногах. Запах горелого мяса медленно поплыл над островом, но к костру никто не подошёл. Рахима и Роза молча помогали Ильдару-абыю.
Галина не стонала, не кричала, словно уже умерла, но она была жива, в уголках глаз иногда мелькал проблеск живого сознания, при этом она ничего не чувствовала, словно оказалась уже на том свете. Когда все раны были притравлены, Ильдар-абый снял с себя последнюю рубаху и, разорвав её на узкие полосы, туго перетянул грудь и ноги Галины. Ильдар-абый перенёс стоянку на другое место, подальше от любопытных и голодных глаз. Потянулись томительные дни и ночи. Они втроём ухаживали за израненной Галиной, надеясь, что выходят её. Ильдар-абый принёс из леса сухие лесины, устроил что-то вроде помоста, по бокам поставил колья, а наверх бросил сплетённые прутья. Снег сошёл, но холода продолжали держаться. От сырой земли исходил могильный холод, но тепло костра и желание помочь друг другу удерживало этих людей от желания умереть. Ильдар-абый, поняв, что в
